От ее красно-бело-голубой формы пахло лучшими вещами на свете: шоколадом, лакрицей и другими вкусностями, которыми она торгует в магазине «Сладкая Америка» на Центральном вокзале. Она принесла мне большой пакет «бесплатных образцов» – она всегда так делает, когда я возвращаюсь домой.
Мы сидели рядом на краешке кровати. Пока я приговаривал черничных червячков, она провела рукой по моим волосам и потребовала рассказать обо всем, о чем я не сообщал в письмах. И даже словом не обмолвилась о том, что меня исключили. Казалось, ее это вообще не волнует. Зато ее волновало, все ли у меня хорошо. Все ли в порядке у ее малыша?
Я сказал, что она меня задушит в объятиях, но в душе я был очень-очень рад ее видеть.
Гейб крикнул из другой комнаты:
– Эй, Салли! Как насчет бобового соуса, а?
Я заскрипел зубами.
Мама – лучшая женщина на свете. Она должна была выйти за какого-нибудь миллионера, а не за этого придурка Гейба. Ради нее я старался рассказывать о последних днях в Академии Йэнси пободрее. Мол, я не особо и расстроился, когда меня исключили. На этот раз я продержался почти целый год. Подружился кое с кем, получал неплохие отметки по латыни. И честное слово, драки были совсем не такие страшные, как говорил директор. Я так расписал этот учебный год, что и сам себе почти поверил. Когда я вспоминал о Гроувере и мистере Браннере, к горлу подступили слезы. Даже Нэнси Бобофит внезапно перестала казаться такой уж оторвой.
Пока речь не зашла об экскурсии…
– Что такое? – спросила мама. Ее глаза смотрели мне прямо в душу, готовые разглядеть все секреты. – Тебя что-то напугало?
– Нет, мам.
Врать мне не нравится. Я хотел рассказать маме о миссис Доддз и трех старушках с нитками, но подумал, что выставлю себя дураком.
Она поджала губы: видела, что я что-то скрываю, но не стала допытываться.
– У меня для тебя сюрприз, – сообщила она. – Мы едем на пляж.
У меня округлились глаза:
– В Монток?
– На три ночи – в наш домик.
– Когда?
Она улыбнулась:
– Только переоденусь.
Я не верил своему счастью. Мы с мамой уже два года не ездили летом в Монток, потому что Гейб считает, что у нас нет на это денег.
На пороге появился Гейб и зарычал:
– Бобовый соус, Салли! Ты меня слышала?
Мне хотелось ему врезать, но я встретился взглядом с мамой и понял, что она предлагает мне уговор: немного потерпеть Гейба. Пока она будет собираться. А потом мы уедем.
– Как раз собиралась, милый, – ответила она Гейбу. – Мы тут обсуждали поездку.
Гейб прищурился:
– Поездку? Ты что, серьезно говорила?
– Так и знал, – пробормотал я. – Он нас не пустит.
– Ну конечно пустит, – спокойно сказала мама. – Твой отчим просто беспокоится о деньгах. Вот и все. К тому же, – добавила она, – Габриэль получит кое-что получше бобового соуса. Я приготовлю ему столько семислойного соуса, что хватит на все выходные. Гуакамоле. Сметана. И всё остальное.
Гейб немного смягчился:
– А деньги на поездку… ты же возьмешь из тех, что отложены тебе на одежду?
– Да, милый, – кивнула мама.
– И вы не будете абы где кататься на моей тачке: только туда и обратно.
– Мы будем очень аккуратны.
Гейб почесал двойной подбородок:
– Может, если ты поторопишься с семислойным соусом… И если парень извинится за то, что помешал нам играть.
Или, может, если я пну тебя куда следует, подумал я. Чтобы ты неделю пел сопрано.
Но мама взглядом попросила не злить его.
Мне хотелось крикнуть: зачем она вообще терпит этого мужика?! С чего ее волнует его мнение?
– Извини, – пробормотал я. – Мне очень жаль, что я помешал вашей важной игре в покер. Возвращайся же к ней скорее.
Гейб прищурился. Похоже, его крохотный мозг пытался уловить сарказм в моих словах.
– Черт с вами, – решил он. И отправился играть в карты.
– Спасибо, Перси, – сказала мама. – Когда будем в Монтоке, еще поговорим о… о том, что ты забыл мне рассказать, ладно?
На миг мне показалось, что в ее глазах мелькнула тревога – тот же страх, который мучил Гроувера в автобусе, – словно мама тоже почувствовала тот странный холодок.
Но она снова улыбнулась, и я понял, что ошибся. Она взъерошила мне волосы и пошла делать семислойный соус для Гейба.
Через час мы были готовы.
Гейб отвлекся от игры только затем, чтобы проследить, как я тащу мамины сумки к машине. Он всё жаловался и стонал, как он будет страдать, оставшись без маминой готовки – и главное, без его «Camaro» 1978 года – на целые выходные.
– Чтобы ни царапины не было на машине, умник, – предупредил он меня, когда я закидывал последнюю сумку. – Даже малюсенькой.