Но однажды в полночь нас настигла сильнейшая буря, наш корабль разнесло в щепки, и все мы оказались в бушующем море. В этом страшном аду, в полном мраке среди воя ветра и рёва волн, аллах услышал мои молитвы, мне удалось ухватиться за какое-то бревно, и я крепко вцепился в него. После многих часов борьбы с разбушевавшейся стихией, когда шторм наконец утих, стало светлей, и тут я увидел почти рядом с собой профессора и ещё одного пассажира с погибшего корабля — китайского путешественника, которые спаслись так же, как и я, ухватившись за бревно, оказавшееся мачтой. Профессор, облачённый в цветистую пижаму, с фотоаппаратом через плечо, одной рукой держался за спасительную мачту, другой же прижимал к груди три тома своих рукописей. Завидя меня, он очень обрадовался и отрывисто произнёс:
— Какое ужасное несчастье!
Затем, оглядевшись по сторонам и увидев разделившего нашу судьбу китайца, заговорил с ним по-китайски, дабы, не теряя времени, собрать кое-какие сведения. Видимо, он говорил настолько вычурно, что китаец вынужден был отвечать ему по-английски.
— Уважаемый господин,— спросил его профессор,— не знаете ли вы, есть здесь поблизости какая-либо земля?
Китаец, считающий, видимо, что буря и кораблекрушение входят в обязательную программу морского путешествия, без малейших признаков страха, спокойно ответил:
— Да, здесь поблизости, на расстоянии двухсот — трёхсот метров, расположена обширная цветущая земля.
— Ради бога, скажите, где же эта земля? — радостно вскрикнул профессор.
Китаец спокойно, с обычной важностью и достоинством, показывая тонким желтоватым пальцем на дно моря, произнёс:
— Здесь, под водой!
Профессор не любил шуток. Он ещё шире раскрыл рот и крепче ухватился за бревно. Двое суток мы провели в таком положении. Китайцу, видимо, на полпути надоело это путешествие, так как, даже не простившись с нами, он отпустил бревно и исчез под водой. Больше мы его и не видели. Да простит его Аллах! Что касается нас, то на третий день, когда мы были уже почти без чувств, волны выбросили нас на тёмный песок какого-то маленького острова.
Профессор все ещё продолжал судорожно цепляться за бревно и был похож на выброшенную на берег рыбу. Казалось, он уже отошёл в иной мир.
Вскоре вокруг нас собрались какие-то голые и полуголые люди. Мы были страшно удивлены: почти у всех была белая кожа и говорили они на ломаном английском языке. Не обращая никакого внимания на протесты профессора, пришельцы потянули нас, как мешки с мукой, в какую-то хижину. Там они начали лить нам в горло горячее молоко и отвратительную вонючую жидкость, пока мы не пришли в чувство. В этой хижине мы находились несколько дней — ели, пили и спали и, наконец, снова обрели человеческий облик.
Выяснилось, что мы попали на маленький безымянный остров, оторванный от остального света. Прекрасная природа, изобилие плодов и дичи делали этот уголок настоящим раем на земле.
Как только профессор пришёл в себя, он первым делом начал фотографировать жителей острова. Напялив на нос очки, отчего он стал похож на только что выползшую из воды очкастую змею, профессор установил свой подмокший аппарат на треножник и, подобно опытному артиллеристу, целящемуся в самое сердце врага, начал наводить его на туземцев.
Тридцать два человека, мужчины, женщины и дети, голые и полуголые, разинув рты, с удивлением и с интересом ждали, что же выскочит из загадочного ящика этого странного человека?
Само собой разумеется, что искусством фотографии профессор владел не хуже, чем всеми другими отраслями искусства и науки. Когда он продемонстрировал мне свой снимок, я увидел на нем тридцать два здоровенных, отличного сложения, радостных и счастливых человека. На их лицах не было видно и следа каких-либо забот, горестей и печалей — безошибочных признаков и необходимых спутников цивилизации.
Эти люди тесно прижимались друг к другу, подобно густым, переплетённым между собой ветвям старого дерева-великана. Казалось, рука опытного скульптора высекла их из цельного куска гранита. Надо сказать, что, увидев эти железные бицепсы и широкие мускулистые груди, я устыдился своего жалкого, хилого тела.
Пряча фотографию в свою заветную сумку, профессор бормотал себе под нос:
— Необходимо спасти несчастных, приобщить их к цивилизации и культуре.