— К самому! Черешников! На ковер! Немедленно!
Агин был ректором. Его звали «Альбинос» — благодаря белой коже, светлой прическе и почти бесцветным глазам. Ректор носил очки в тонкой серебряной оправе, серый костюм, серый галстук и такие же мокасины. Вся одежда на нем сидела безукоризненно, он вообще казался божественным существом, лишенным страстей, апостолом, высшим судией и пророком. Говорил Агин дистиллированным языком, словесные конструкции употреблял из передовых центральных газет и неодобрительно относился к разного рода смутьянам, которые кипели сомнительными идейками. Это был гений стерилизации, консервации и анестезии.
— Доброго здравия, Вениамин Алексеич! — Ректор поднялся, протянул холодноватую руку с тонкими, аккуратно подстриженными ногтями. — Видели, знаем… Мне уже звонили из Академии медицинских наук… Что ж вы, родименький, скрывали свои успехи? Это нехорошо. Не по-дружески!
— Я не скрывал… — Черешников утонул в кресле, обитом синтетической кожей, которая вздыхала и охала под грузом сидящего. — Информировал ученый совет. Но никто к этому серьезно не отнесся. И вы в том числе — извините за откровенность…
Агин развел руками:
— Потому что — текучка! Прилетел из Парижа. Представляете, доктор Пирсон намеревается трансплантировать человеческий мозг! Я давал ему бой. Обратил внимание широких кругов на моральный, а также классовый аспект этой операции. Многие меня поддержали. В частности делегаты Индии, Болгарии и Марокко… Нуте-с. а вы? Как с моральной стороной ваших одорантов? Нравственно ли это — менять пол по своему произволу? Не приведет ли это к административному хаосу? Что же выйдет? Половой дисбаланс? Срыв политики демографического подъема?
— Реверсия пола у людей — дело проблематичное, — опустил глаза Вениамин Алексеевич. — И потом я не думаю, чтобы каждый…
— А думать вместе с тем надо! — погрозил длинным пальцем ректор. — Тщательно проверить и обсудить… Ну, я понимаю, в домашних условиях проводить опыты — это профанация. Вам нужна солидная экспериментальная база, материальное подкрепление. Я готов этому способствовать. С привлечением мощностей нашего института…
Гений биохимии просиял:
— Был бы… весьма польщен… в вашем лице…
Альбинос кивнул:
— Да, в моем лице… в моем лице вы приобретаете не только единомышленника, соратника, но и друга! Время талантливых одиночек минуло навсегда. Современная наука диктует свои законы: разумное разделение труда, интеграция в каждой отрасли… Вы подбрасываете идеи, мы их подхватываем, углубляем, внедряем в практику… Связь науки и производства — вот что выходит на деле… — Он посмотрел на доцента своими пронзительными глазами. Тот сначала даже не понял, что имеет в виду Альбинос. Но потом до него дошло:
— Вы желаете… чтобы у меня…
— Нет, не я желаю — эпоха требует! Мы сплотим около себя достойных людей. Это будет мозговой трест, интеллектуальная атака на проблему. Лично я беру на себя переговоры в верхах. И организацию издания книги. Мой опыт, мои контакты способствуют этому…
Черешников пошел пятнами. Он представил свои бессонные ночи, опыты в кустарной лаборатории, собственные деньги, выплаченные за корм животных, выходные и праздники, заполненные только работой, свою несчастную семейную жизнь, которая и стала несчастной из-за одержимости и фанатизма, и мысль продать все это за здорово живешь Альбиносу поразила Черешникова в самое сердце. Он проговорил:
— Вы… знаете ли, кто вы после этого?.. Мне стыдно слышать от вас подобные предложения. Это хамство!
Губы ректора сделались совсем белыми:
— Жадность погубит вас! — резюмировал он еле слышно. — Мне казалось, что вы поймете. Я не о собственной выгоде забочусь. И не о вашей, само собой. Я забочусь о благе науки! Об истине, из которой народное хозяйство могло бы получить определенную пользу! Но вы не хотите… Как скупой рыцарь, вы дрожите над своим детищем… Ладно, пускай. Я считаю, что разговора этого между нами не состоялось. Будьте здоровы. — И, сухо кивнув, Агин зашелестел какими-то сводками.
Вениамин Алексеевич, бормоча непонятные, глупые слова, встал и вышел, надсадно поскрипывая по ходу натертыми паркетными половицами.
Хельге он позвонил после семинаров. Ее голос, чуть-чуть хрипловатый, тягучий, с едва заметным прибалтийским акцентом, проворковал в трубке:
— Я свободна сегодня. Можем встретиться. В шесть около Сергеича — как, договорились?
— Кто такой Сергеич? — спросил Черешников.
— Вы в каком городе живете, лунатик? Школьнику известно, что самое лучшее место московских свиданий — это возле Пушкина, отца которого звали Сергеем. Там и кафе очень много. Есть куда деться. Лады?
— Гм-м… лады, — ответил ученый.
Капал осенний дождик. Хельга была с красно-фиолетовым зонтиком, в красном плаще и фиолетовых брюках. Сумка через плечо, алые губы, веки оттенены серебристо-зеленоватой краской. Вениамин Алексеевич подарил ей букетик роз, купленный у торговки за пять рублей. Хельга зарделась, трепетно опустив нафабренные ресницы:
— Очень тронута. Мне давно не преподносили цветов. — Она раздвинула кончиком носа округлые лепестки. — Пахнут волшебно. Спасибо, Вениамин.
— Рад, что они вам понравились.
Он смотрел на нее восторженно. Вся его внешность, добрые морщинки, белые, давно не стриженные вихры, торчащие в разные стороны из-под берета, детские губы, немодное пестрое кашне и курчавая борода, которая росла прямо из шеи, — все это говорило о том, что человек он приятный, хотя и чудаковатый, до обидного непосредственный, склонный к сомнениям и рефлексии, но имеющий в жизни цель, ради которой способен жертвовать многим. Люди такого типа нравились Хельге. Она сказала:
— Что ж мы стоим? Действуйте, славный рыцарь! Дама проголодалась, у нее зябнут пальчики. Дайте ей тепла и немножко пищи. Клянусь, она тогда навек будет вашей!
Приободренный дерзкими словами, Вениамин Алексеевич подхватил даму под руку и зашагал с нею в бар, в котором раньше губила время веселая местная молодежь, а после указа от 1 июня собирались одни только передовики производства, отличники боевой и политической подготовки, а также именные стипендиаты технических институтов. В зале было полутемно. Тихо играли Саймона. Тихие посетители тихо тянули из трубочек безалкогольный коктейль. Все располагало к невинности и возвышенным мыслям.
Ученый заказал курицу, поджаренную на гриле, кофе, коктейль и пирожные. Курица была мягкой. Хельга облизывала сальные пальчики, громко смеялась, явно кокетничала со своим спутником.
— Расскажите мне о себе, — попросил Вениамин Алексеевич.
Промокая губы салфеткой, женщина закатила глаза:
— О-о. рассказывать о себе — это гиблое дело. Стану говорить об удачах, получится — хвастаюсь. Если же о несчастьях — вроде на сострадание набиваюсь. Никому не приятно — ни мне, ни вам.
— Нет, ну, а все ж таки? Мне хотелось бы знать — кто вы, что вы, откуда?..
— Зачем? Странные русские: пункты анкеты для вас важнее того, что видят глаза и чувствует сердце… Впрочем, и мы порой страдаем от бюрократов… Ну, ладно. Мой папа — специалист сельского хозяйства.
Мама — специалист хозяйства домашнего. Они живут в своем домике на берегу тихой речки. Папа выращивает левкои. Мама все думает: как там живет в Москве славная девочка Хельгочка? И скоро ли вернется обратно? Что еще вы хотите знать, Эркюль Пуаро на общественных началах? Я закончила высшее учебное заведение, была замужем, встретила вас — а вы мне помогли нести мусор. Вот и вся биография.
Гений биохимии задумчиво мешал черный кофе:
— У меня еще проще: работа, работа, работа… Для чего, если разобраться?