— У тебя нет Галича? — спросил заговорщицки у Бориса Леня. — Хотелось бы нокаутировать старцев.
— Есть у Валеры, соседа. И маг есть.
— Принес бы.
Через минуту появился магнитофон, и комната заполнилась гитарой и приятным, комнатно-застенчивым, перебиваемым смехом и аплодисментами, голосом кумира всей молодежи.
Сначала все смеялись, слушая про товарища Парамонову, про вышедшую замуж за красавца-эфиопа регулировщицу Леночку, про истопника, рекомендующего «столичную» как верное средство от стронция, потом перестали смеяться.
«Мы похоронены где-то под Нарвой,
под Нарвой, под Нарвой...
тихо и грустно, а потом все громче и трагичнее зазвучал голос.
Мы похоронены где-то под Нарвой,
Мы были — и нет.
Так и лежим, как шагали попарно,
попарно, попарно;
Так и лежим, как лежали попарно.
И общий привет.
И не тревожит ни враг, ни побудка,
побудка, побудка,
И не тревожит ни враг, ни побудка,
умерших ребят.
Только однажды мы слышим как будто,
как будто, как будто,
Только однажды мы слышим как будто
Вновь трубы трубят.
Что ж, поднимайтесь, такие-сякие,
такие, сякие,
Что ж, поднимайтесь, такие-сякие,
Ведь кровь — не вода.
Если зовет своих мертвых Россия,
Россия, Россия,
То, значит, — беда.
Вот мы и встали в крестах и нашивках
нашивках, нашивках,
Вот мы и встали в крестах и нашивках
В снежном дыму.
Смотрим и видим, что вышла ошибка
ошибка, ошибка,
Смотрим и видим, что вышла ошибка,
И мы — ни к чему.
Где полегла в сорок третьем пехота,
пехота, пехота,
Где полегла в сорок третьем пехота,
Напрасно, зазря,
Там по пороше гуляет охота,
охота, охота,
Трубят егеря...
Все молча слушали, глядя кто в окно на раскачиваемые ветром акации, кто на бутылки на столе, кто на кончики собственных ногтей. Потом так же молча прослушали «Промолчи, промолчи, промолчи... Промолчишь, попадешь в первачи... Промолчишь, попадешь в богачи... Промолчишь, попадешь в палачи...»
— М-да, — задумчиво сказал пришедший гость, когда Боря выключил, наконец, магнитофон, — все это, конечно, грустно; рождает невеселые мысли, но еще грустнее, что увлекается этим наша молодежь, — он кивнул в сторону перематывавшего ленту Бориса и стоявшего с ним рядом Николая. — Может, мы в этом возрасте беспечнее были, а может, напротив, собраннее, целеустремленнее. Как ты думаешь, Ава? А годы тогда были тридцатые, нелегкие. Коллективизация, голод...
— Тридцать седьмой еще был впереди, — сказал Абрам Лазаревич, — а для них он уже позади, история. И дело врачей — тоже история.
Поговорили о врачах, Берии, небезызвестном Рюмине, которого уже все забыли.
— Кстати, — вставил Женя, — в последнем томе БСЭ, который только что вышел, на букву «Б» Берии вовсе нет. А в предыдущем издании, я видел у отца, в этом самом томе на букву «Б» лежит записка: возьмите ножницы или бритвочку, вырежьте страницы такие-то и такие-то и замените прилагаемым — Берингов пролив и еще что-то. Это вместо Берия. Отец, конечно, указание выполнил и кровавого тирана тут же сжег на спичке.
— А кто это Берия? — недоуменно спросил Николай.
— А кто такой Ягода, Ежов — тоже не знаешь? — поинтересовался Женя. Николай пожал плечами. — И чему вас в армии только учат?
Николай смутился и покраснел.
— Я вообще не очень-то того... Учиться еще надо.
— Научат вас, — мрачно сказал Женя, — «По ленинскому пути» Леонида Брежнева читай. Он сейчас на всех языках вышел.
Воцарилось неловкое молчание. Молодой физик, чтоб разбить его, разлил вино и сказал:
— Век живи, век учись, все равно дураком умрешь.
Взрослые ничего не сказали и молча выпили.
— Да, вот так-то, — Женя поставил свою рюмку на стол и тихо пропел: «И вышла ошибка, ошибка, ошибка... и трубят егеря».
— Трубят... — неопределенно сказал Абрам Лазаревич. Разговор явно не клеился. Гости посмотрели на часы. — Торопитесь, что ли? — спросил Абрам Лазаревич.
— Да... Еще одни именины сегодня. Урожайный день какой-то. — Раскланялись и ушли.
После их ухода стало как-то проще. Покрутили еще магнитофон, потом пили чай с принесенным тортом. Разошлись где-то после одиннадцати. Штаны и рубашки к тому времени уже высохли.
— Ну что ж, — пожимая ребятам руки, говорил Абрам Лазаревич. — Очень мне приятно было, что зашли. Не думал, никак не думал. Есть, значит, все-таки преемственность поколений.