========== 1. ==========
Сухой снег заваливает перрон, и чистить его не успевают. Плитка под обильным белым пухом покрыта тонкой ледяной коркой, она замаскировано-скользкая. Я никуда не спешу, но колючая пурга вгрызается в лицо, и ноги мчат, разъезжаясь и утопая, расшвыриваясь белыми сыпучими веерами. Для равновесия и прочей помощи я то и дело взмахиваю руками, и общая походка у меня довольно дурацкая. Полчища снежинок тают на лице, и текут по нему вместе с косметикой. От колючего ветра ломит глаза, и я пытаюсь прикрывать их ладонью. Оледеневший мокрый нос я тоже пытаюсь прикрывать. На мне черное пальто, винного цвета шарф и шапка, и помада туда же. Лак на ногтях тоже винный, но он под перчатками не виден. От фонарей светло, от публики шумно. Это маленький вокзал маленького городка, но мне все равно шумно. Я замерзла и оголодала, и устала за рабочий день. Хорошо бы заткнуть уши наушниками, но для этого надо снимать перчатки, а мне страшно и лень. Ноги разъезжаются, глаза слезятся, народ толкается с сумками, механический голос что-то бубнит. Снег валит, приближающийся поезд гудит, рельсы вибрируют, я хочу домой. И тут кто-то хватает меня за локоть.
- Алиса! – кричит кто-то в счастливом шоке, хватает меня за второй локоть, и трясет за оба сразу. – Алиска!
Я останавливаюсь, и нехотя фокусирую на нем внимание. Это какой-то парень в красной ушанке и с довольно жалкой светлой бородой. На его раскрасневшемся от морозного ветра лице – восторг.
- Ты ошибся, человече, - говорю я мирно, но без настроения. – Я не Алиса, и тебя не знаю.
По его цветущей моське пробегает недоверчивая рябь. Он все еще широко улыбается, собирая снежную пыль крупными зубами, но теперь это не безусловная улыбка, а с оговоркой.
- Я же сутки ехал, - укоряет он. – Зачем ты так?
Я вынимаю свои локти, и возобновляю движение. Перрон вот-вот кончится, начнется подземный переход без ветрищи – очень приятный переход. Потом будет вьюжная стоянка, потом широкий перекресток, потом немного улицы, утыканной светящимися магазинами, аптеками и парикмахерскими, потом темный двор-сугроб, подъезд с зеленой краской и дребезжащим лифтом, и моя милая, пустая и тихая квартирка. Холодноватая на мой вкус, зато безраздельно моя. Переезжая в нее, я решила, что не заведу себе даже кошку и фиалки в горшках, и буду единственной органикой в этой одной комнате, кухне и совмещенном санузле, не считая вероятной, но нежелательной моли.
Переход голый и серый, музыкантов вымел сквозняк. Я сбегаю по бетонным ступенькам, огибаю обширную тетеньку в клетчатом пуховике, просачиваюсь сквозь многочисленное семейство, громким разноголосьем обсуждающее, зайти им на ужин в макдачную, или купить готовую еду домой. Макдачная лидирует. Я с ловкостью косули лавирую между группками и одиночками, между шустряками и увальнями, решаюсь выглянуть из перчаток и заткнуть уши музыкой, но не успеваю размотать на бегу проводки. Тип в красной шапке, нахлобученной на глаза, настигает меня, и, мча вровень, выдает:
- Я думал, ты уедешь позже. Сбежала от меня, Алиска, а?
Я комкаю проводки, запихиваю наушники обратно в сумку, и резко торможу. Попутчик делает по инерции шаг, и тоже тормозит. Я начинаю раздражаться.
- Слушай, человек, - говорю я на выдохе. – Извиняй, но ты меня с кем-то перепутал. Я тебя впервые вижу, и я не Алиса. Тебе паспорт показать, или где?
Внешность у меня заурядная. Перепутывай – не хочу. И этот парень вроде не мерзкий, и даже жаль немного его огорчать, но отвалил бы он от меня, вот было бы хорошо.
- Ну я же не чокнулся еще, - он посмеивается в легкой обиде.
Мы стоим посреди перехода, людской поток средней интенсивности обтекает нас с двух сторон. Обширная тетенька в клетчатом пуховике, которую я обогнала у лестницы, теперь настигает меня, и задевает покачивающимся боком.
Сестры-близнеца у меня нет, и я не балуюсь веществами. Я не страдаю провалами в памяти, и не верю в параллельные миры. Я нетерпеливо вынимаю паспорт, открываю в нужном месте, и тыкаю приставучего субъекта носом в имя. Потом прячу паспорт, застегиваю сумку и поднимаю воротник, готовясь нырнуть в снегопад. Я не хочу нырять в снегопад, но прямо за ним будет мой дом, а мне очень хочется домой. Я сниму с себя свитер и джинсы на флисе, смою размазанную краску с лица, разогрею пловчик с курицей, заварю крепкого чайку. Воткнусь в сериал, и мне будет хорошо. Махровые носочки будут греть мне ноги, а длинный лохматый халат – мое все остальное. От соседей сверху будет лететь детский топот, от соседа сбоку, через балкон, будет тянуть куревом. Пол под моими шагами будет печально поскрипывать, стиральная машинка будет расхаживать, сотрясаясь, по совмещенному санузлу. Я схомячу половину шоколадной плитки с чаем, и мне будет хорошо.
Я чистой душой верила, что демонстрация документа убедит моего приставучего незнакомца в его оплошности, но этого не случается. Он пожимает плечами, улыбается добродушно, и вопрошает:
- А зачем назвалась другим именем? Странный вы народ, девушки…
Я натягиваю перчатки, и мчу дальше. Раздражение мое усиливается, и к нему примешивается беспокойство. Мне тут идти недалеко, если этот чудак не отстанет, так и сопроводит меня до дома, и будет знать, где я живу. А оно мне надо?
Наверху буран обрушивается на меня, как объятия медленной мучительной смерти. Смерти от бурана. Снег залепляет глаза, я бегу, не поднимая головы. От новогодней иллюминации я вижу только цветные отблески и отражения. Машины на стоянке превращены в сугробы; дорогу расчистили, и, чтобы перейти ее, сначала надо перелезть через бело-серо-желтый бугор. Пальцы в сапогах начинают неметь, пальцы в перчатках начинает ломить. Снег попал за шиворот, и отвратительно тает. Мой незнакомец, убежденный, что мы знакомы, настигает меня сразу за перекрестком.
- Может, я тебя обидел чем? – погрустнев, он предается размышлениям. – У тебя телефон недоступен, я звонил…
Нет, ну это кабздец. Мне совсем не улыбается сейчас петлять в пурге, в надежде стряхнуть с хвоста этого чудилу. Я проторчала день на работе, потом ехала на электричке, а завтра утром мне опять ехать на электричке на работу. Я хочу между этими двумя заездами повтыкаться в сериал и пожрать шоколадку. Разрешите, а?
- Дядь, ты можешь отвалить?! – рявкаю я, маленько психанув. – Иди ищи свою Алису, может она где в нору провалилась. А я тебя не знаю, и знать не хочу. Мудень.
Узкая полоса его лица между шапкой и бородой вытягивается в оскорбленной печали. Большой рот без улыбки уже не кажется таким большим. Он скидывает с плеч рюкзак, и торопливо роется в нем. Я стою и наблюдаю. Мне кажется, что он ищет какой-нибудь ножичек, чтобы воткнуть в меня, когда я пойду дальше. Поэтому я не поворачиваюсь к нему спиной, и напряженно жду.
- Вот, ты забыла, - говорит он резко. – Привез твою подвеску.
Он быстро сует мне в ладонь какую-то блестяшку, разворачивается, и встает перед бугром в ожидании зеленого сигнала светофора. Фуу, неужели надумал отстать?
Я смотрю на блестяшку, и каменею. Это моя серебряная подвеска в виде ромба, затянутого паутиной. На одной из сторон в городских огнях поигрывают мелкие фианитики.
- Эй, ты где ее взял? – вопрошаю я громко и напористо.
Я не теряла ее вроде. Но, видимо, потеряла, раз она оказалась у него. Если она мирно лежала дома в шкатулке, а потом оказалась у него, то это весьма и весьма неприятная ситуация… Вообще, это не уникальная вещь, конечно, я купила ее в каком-то интернет-магазине. Ими, небось, мир завален, этими ромбами с паутиной и фианитиками.
Он не отвечает мне – обиделся. Загорается зеленый, и он идет через дорогу обратно к вокзалу. Я пожимаю плечами, прячу подвеску в сумку, и иду домой.
Обычно я хожу на третий этаж пешком, но сегодня я утомилась в борьбе с пургой, и поднимаюсь на лифте. Лифт тесный и старый, как и весь дом, и в нем плохо пахнет. На двери ключом или чем-то еще нацарапано «freedom of sex». Я отряхиваюсь и топаю, чтобы не тащить гору снега в квартиру.