Однако Советский Союз на самом деле не был обычной страной со средним уровнем дохода. И дело не только и не столько в статусе военной сверхдержавы. Структура производства, структура экономически активного населения и его ментальность, экономическая и научно-техническая инфраструктура — все это было создано и поддерживалось с целью решения совсем иных, более масштабных задач, чем те же элементы в Аргентине, Бразилии или других странах, называемых в качестве «одноклассников» нынешней России.
Они представляли собой попытку советских лидеров бросить вызов естественному ходу истории и, безусловно, не были обусловлены требованиями рынка (которого в Советском Союзе и не было), и в этом смысле можно понять, когда те же вышеупомянутые экономические советники легко списывают потерянное в ходе «реформ» производство как «лишнее и ненужное». Однако большинство людей не считали унаследованное Россией от советского времени материальное и техническое наследие (кстати, созданное ценой огромных усилий и жертв) ненужным и обременительным. Более того, не будет преувеличением сказать, что именно оно дает России шанс за счет более целесообразного и эффективного его использования в исторически разумные сроки построить экономику того же типа, которая поддерживает современные рыночные демократии, пусть и с более скромным уровнем жизни. Именно это могло стать для россиян объединяющей задачей, которая примирила бы их и с трудностями перехода, и с неизбежным ростом социального расслоения, и с ощущением потери военного могущества страны.
Именно в этом и заключался смысл программы, которая называлась «500 дней».
Когда же люди, оказавшиеся у власти в постсоветской России в 1992-1998 гг., вместе со своими советниками решили, что никакие задачи общенационального масштаба рыночной России не нужны; что в экономике должно остаться только то, что востребовано рынком в данный конкретный момент времени (а что могло быть им востребовано в условиях, когда 95 % населения в течение нескольких месяцев лишилось всех сбережений, а 95 % менеджеров не имели представления о том, кто является хозяином их предприятий или будет им), естественно, преобладающая часть экономических активов в стране оказалась непригодной к производительному использованию и была обречена на деградацию.
В качестве оправдания те же люди сегодня утверждают, что реально имевший место вариант развития событий был наилучшим из возможных, а единственной альтернативой ему был полный хаос и массовое кровопролитие. Однако истинность этого утверждения по меньшей мере спорна. Советский строй мог быть сколь угодно порочным с точки зрения эффективности экономики или демократичности политического устройства, но ему не были свойственны хаос и отсутствие контроля над ситуацией. Контроль правительства над социальными процессами и экономической деятельностью в стране был потерян позже, и не столько в силу сознательного желания руководства, сколько в силу некомпетентности и отсутствия у него политической воли. Огромные масштабы уклонения не только от налогообложения, но и от любого учета; утрата официальной судебной системой своей роли в регулировании общественной и экономической жизни в пользу своего рода «неформальной» юстиции, фактическая приватизация правоохранительной системы и т.д. — все это было не следствием отсутствия исторического опыта или традиции (как в большинстве стран так называемого «третьего мира»), а результатом корыстного использования и усиления деградации механизмов государственного управления.