Солнце уже закатилось, наступала ночь, когда перед домом, из трубы которого поднимался столб красноватого дыма, остановилась карета, откуда выбрался отец Лейлы, кого ждали с томительным нетерпением, а вслед за ним высокий мужчина, с головы до пят завернутый в черный плащ; Лейле, которая наблюдала за этой сценой из балконного окна, спрятавшись за занавеской, показалось, что отец пьян, потому что когда он шел от кареты к дверям дома, то явно покачивался. Потом отец стукнул несколько раз бронзовым кольцом, чтоб позвать привратника, а в ожидании, пока откроют, стоял, опершись о стену лбом: его тошнило. Теперь ее подозрение переросло в уверенность: отец изменил завету Аллаха в толковании Пророка, принял дрожжевого напитка и, конечно, сделал это не от радости. Однако, когда несколько позднее отец вошел в комнату дочери, очень бледный и с покрасневшими глазами, ни малейших следов опьянения у него не обнаружилось. Лейла, поцеловав его руку, прижала ее к своему лбу, а он, обняв ее, расцеловал в обе щеки и так сказал:
- Горе стране, чьи дочери несут наказание за то, что они горды и целомудренны! А я - будь я проклят за свою глупость! Ведь это я, я уговорил тебя познакомиться с твоей двоюродной сестрой, Бехидже-икбалой, ведь это я не захотел, чтоб ты провела свою молодость в одиноком отцовском доме, и теперь ты должна за это расплачиваться; есть ли кто на свете несчастнее меня, навлекшего беду на голову своей единственной дочери! Как же глубока бездна ада, куда я заслуженно попаду за это страшное злодейство!
- Не говорите так, отец, не кляните себя, ведь вы ни в чем не повинны; скажите лучше, что за несчастье мне уготовано, чтобы нам вместе подумать и рассудить, как его избежать,- ответила Лейла.
- Его уже нельзя избежать, потому что все скреплено печатью, дело сделано и назад ходу нет,- сказал эфенди, и слезы, крупные, как горох, покатились по его щекам.- Ибо в наказание за то, что ты не пожелала исполнить Его волю, Он выдал тебя замуж за своего раба, которому дал имя Абдулла.
- Что же это за раб Абдулла? - спросила Лейла. В эту минуту в комнату с зажженным кадилом в руках, вся в облаке кадильного дыма, ворвалась перепуганная нянюшка Лейлы, старая Эмине, с лицом, искаженным от ужаса, едва переводившая дыханье.
- Не могу! - кричала она.- Я этого не вынесу! Нет, нет, не вынесу!
И бросилась к противоположным дверям, через которые можно было выбраться из дома тайным ходом.
- Чего ты не можешь? Чего не вынесешь? - спросила Лейла.
- Жить с ним под одной крышей! - ответила Эмине.- Я его видела, о Аллах всемилостивый, я видела его!
- Катись ко всем чертям, только кадило оставь, оно нам понадобится,сказал Хамди-эфенди и взял кадило из рук няньки.
Нянька скрылась за дверью, и до них донесся только удаляющийся звук ее тяжелых шагов.
Хамди-эфенди опустился на диван, и Лейла, прижавшись к отцу, положила голову ему на плечо.
- Не мучь себя, отец, еще не все потеряно,- сказала она.- Султан не смог принудить меня спать с ним, не заставит спать и с рабом, за которого выдал меня замуж без моего согласия.
- Тогда вы оба скончаетесь в муках,- сказал историограф.- Потому что султан пришлет к тебе баб-повитух убедиться, что ты уже не девственница.
- Тогда мне остается только...- сказала Лейла и сняла со стены малайский кинжал, висевший там для украшения.
Отец согласно кивнул.
- Да, Лейла, ничего другого не остается, и я отправлюсь следом за тобой.
- Но не раньше, чем я увижу его,- сказала Лейла.
- Не делай этого, Лейла,- сказал Хамди-эфенди, - не пожелай, чтоб последним, кого ты увидишь на этом свете, был именно он.
- Перед тем, как покинуть этот мир, я ничего прекрасного и приятного видеть не желаю,- сказала Лейла.- Мир этот - гнусный, и только справедливо, если последнее, что мне доведется здесь увидеть, будет соответствовать его истинному характеру.
- Я здесь,- послышалось из-за двери. Это был молодой, приятный, хорошо поставленный голос благородного человека. Лейла вскрикнула и закрыла лицо обеими руками, чтоб еще хоть на минуту продлить сладостное ощущение, которое вопреки ожиданию - вызвали в ней два слога, произнесенные мужчиной, при одном взгляде на которого люди теряли от ужаса сознание и, если могли, тут же бросались прочь,- и хоть немного отдалить миг, когда и она в смятении последует их примеру. Она не торопилась, подглядывая сначала в щелочку между средним и указательным пальцами левой руки и между средним и указательным пальцами руки правой, потом медленно-медленно разводя пальцы, но сколько она ни медлила, ничего отталкивающего не обнаружила, скорее наоборот: мужчина, который возник в дверях и чей голос понравился ей сразу, был высокого роста, строен, хорош собой, у него было выразительное смуглое лицо с агатовыми, пылающими, широко расставленными глазами; недоставало только родинки на левой щеке, чтобы - согласно вкусу мусульман - его можно было считать безупречно прекрасным. Это не жених, подумала Лейла, но что подумала, то и подумала, а все-таки осталась при своем убеждении, что это именно жених, ибо одет незнакомец в новые одежды, а на ногах - те самые башмаки с острыми, загнутыми кверху носками, которые она сама, исполняя распоряжение отца, велела поставить в умывальной комнате.
Хамди-эфенди тоже не знал, кто этот молодой богатырь.
- Кто ты, чужестранец?
Он назвал гостя чужестранцем, потому что два слога "я здесь", произнесенные юношей, хоть - как уже отмечалось - и прозвучали весьма благородно, все-таки выдавали чужеземный выговор.
Чужестранец широко улыбнулся, обнажив в улыбке ряд ослепительно белых зубов.
- Мне кажется, после моих слов у вас не должно оставаться никаких сомнений: я - тот самый человек, кому султан дал имя Абдулла, раб Божий.
ПЕРСТЕНЬ БОРДЖА
Так что же, ужель теперь - отныне и навсегда - вопреки самым скверным ожиданиям, все было в порядке? В двенадцатом часу и вправду свершился поворот к лучшему, если не к самому лучшему на свете.