- Что-то не пойму я тебя, скорее всего ты выпил больше, чем тебе положено, и теперь городишь всякий вздор, с пятого на десятое,- сказал пан Войти.- Можно подумать, будто ты уже держал Философский камень в своих справедливых руках; так где же он?
- У меня его нет, и в этом как раз и есть причина того, отчего я говорю больше, чем приличествует, пью больше, чем мне положено, и притворяюсь веселым и радостным, меж тем как все во мне разрывается от жалости и возмущения; впервые в жизни сожалею о том, что в целом мире нет ничего, что я мог бы назвать своим, потому как мне хотелось бы крушить, ломать и корежить, а у меня нет ничего, что я мог бы крушить, ломать и корежить, особенно тут, в гостях у вас, пан Войти, который ни за что не в ответе.
- Вот, на тебе! - проговорил пан Войти и протянул Петру подкову, которая на счастье и красоты ради висела на фризе камина.
- Ее нужно перекусить или сломать? - спросил Петр.
- Довольно, если переломишь,- сказал пан Войти. Петр сломал подкову, словно она была пряничная, но когда попытался разломить, как бывало, половинки, то не смог, как ни старался, хотя от напряжения у него свело судорогой скулы, так что он не мог раскрыть рта.
- Никуда не гожусь,- бросил он, когда судорога отпустила.- Мне нет и двадцати, а я уже старик, дряхлый и глупый.
- Не суди себя так строго,- проговорил пан Войти.- Лучше ответь мне, отчего ты искал тот камень под порогом башни "Забвение"? Кто тебя надоумил?
- Одна умирающая девушка, карлица и блаженная, чьи фантазии я принимал за волеизъявление глубинных сил, переданное через ее посредничество из загробного мира,- произнес Петр таким естественным тоном, словно объявлял, что дуб прочнее березы.
Пан Войти некоторое время молчал, тупо уставясь в пустоту.
- Ну, разумеется,- наконец, отозвался он.- Здорово тебе досталось, голубчик, правда? А где ты потерял безымянный палец левой руки, какой злодей его у тебя отхватил?
- Вы думаете, что я спятил,-проговорил Петр.
- Куда там, вовсе нет,- возразил пан Войти.- Скорее, это я спятил, потому как верю, что когда чешется левая ладонь, это к деньгам, а когда правая, то наоборот. Но разве не безумцы те, кто верит в колдуний?
- Конечно, безумцы,- сказал Петр.
- А ты, верящий в волеизъявления подземных сил, разве ты не безумец?
- Богородица,- ответил Петр,- вызывает благоговение у верующих и почитание церкви, и никому в голову не приходит усомниться в ее здравом рассудке, хотя она и поверила ангелу, возвестившему о чудесном зачатии.
- У Девы Марии все так и сбылось,- подтвердил пан Войти,- она и впрямь чудесно зачала и родила мальчика, в то время как ты под порогом башни "Забвение" нашел, прошу прощения, одно дерьмо.
Петр опустил голову.
- Да, именно так, милый пан Войти, моему безумию нет оправдания. Мой дух,если можно этот призрачный куриный пук, что по сей день живет в моем теле, назвать духом,- был объят мраком и тьмой, а потому с любопытством воспринял слова Бьянки, пренебрегши простым и потому вроде как скучным объяснением; оно, разумеется, также мелькало у меня в голове, но тускло и непритязательно, будто плохой актер, который, что бы ни делал, как бы надрывно ни декламировал, сколько бы ни вращал глазами, ни размахивал руками - все равно не сможет убедить зрителей в правдивости слов, которые драматург вложил в его уста; выражаясь короче и проще: в том, что Бьянка бредила о Философском камне, виноват я сам, увлекший ее рассказами, которые запали ей в душу.
- Бьянка - это та самая твоя умирающая девушка, карлица и блаженная? строго спросил пан Войти. Петр кивнул.
- A о нашем замке и "Забвении" ты ей рассказывал?
- Так чтобы прямо - нет,- ответил Петр.- Но в ее присутствии, может, что-то и говорил. Я не помню этого, но вполне возможно.
- Вполне возможно,- повторил пан Войти.- Почему же ты ищешь сверхъестественное объяснение там, где естественное объяснекие так и просится в руки? Разве не ты убеждал меня, что человек должен прежде всего верить разуму? Говорил или не говорил?
- Говорил,- ответил Петр.- Но я говорил и другое, и вам даже захотелось записать это себе в книжечку: что человек - это такая тварь, в которой никогда не разберешься.
Петр пробыл в Српно еще несколько дней, чтобы набраться сил перед новой дорогой: он задумал предложить свои рыцарские услуги кому-нибудь из воинственных и богатых чешских господ и на том завершить свою карьеру спасителя и преобразователя рода человеческого. Он искренне и честно старался уверить себя, будто живет в Српно исключительно ради отдыха - это ему на самом деле было крайне необходимо,- и поэтому всячески пытался подавить все еще теплившуюся в глубинах подсознания тайную надежду, что наперекор изначальному фиаско связь между бредовым бормотаньем умирающей Бьянки, уже близкой загробному миру, и Српновским замком еще как-нибудь да проявится. Рухнет, например, на первое подворье Српновского замка под входом в "Забвение" тело мертвой черной птицы, несущей в зобу послание из иного мира, начертанное магическими знаками на перепонке крыла летучей мыши: "Философский камень спрятан там-то и там-то". И чем призрачней были его надежды, тем горше становилось отчаяние. И вот однажды, одним беспросветно-дождливым днем - в позднейших воспоминаниях он приукрасил это событие фантастической выдумкой, будто на этот шаг толкнула его не только скука от зарядившего на целый день дождя, но и некий внутренний глас,- он заглянул в библиотеку Српновского замка, которую некогда, в пору своего заточения, с немалой пользой для себя привел в порядок, и невольно потянулся к рукописному, то есть переписанному от руки, тому "Воспоминаний" Бенвенуто Челлини, которые и прежде читал с немалым удовольствием. Просматривая приключения авантюриста - золотых дел мастера, Петр снова дошел до места, где Челлини получает от герцога Лессандра знаменитую пищаль Броккардо, и тут вспомнил о том, о чем ему нужно было вспомнить давным-давно, а именно: что эта пищаль, сильно искореженная, до сих пор приторочена к его седлу и нуждается в починке, а точнее говоря - в замене ствола. Это уже будет не та тонкая и филигранная работа, как прежде, рассуждал Петр по пути в конюшню, не будет у ружья тех чудесных свойств, которые придал ему мой отец, но и в таком виде оно еще может сослужить добрую службу.