Теперь пришла пора вмешаться султану. В его распоряжении был богатый набор возможных вариантов решений, от самого миролюбивого и милосердного - просто по-человечески спросить Петра, чего он тут ищет, до самого жестокого кликнуть стражу, велеть исхлестать Петра хлыстами из бегемотовых хвостов и бросить в темницу. Султан предпочел первое.
- Чего ты тут ищешь, Абдулла, и как сюда пробрался?
Избрав приличествующий случаю pas du courtisan [придворный поклон (фр-).], которому он выучился при дворе пражского императора, Петр приблизился к диванам главных лиц и склонился перед султаном в глубочайшем и изысканнейшем реверансе. Сдержанно улыбаясь в знак мужественной преданности, Петр глядел в лицо Повелителя, но при этом, обладая острым зрением и наблюдательностью, успел для общей ориентировки-фассмотреть и разгадать главных высокопоставленных чиновников, среди которых восседал султан, и более того - с мгновенным легким умилением вспомнить, как ребенком ходил со своей маменькой, пани Афрой, по грибы в лесочек за городскими валами,- такой вот забавной грибной семейкой выглядели высокопоставленные особы со своими тюрбанами на головах.
Тщедушный старичок, сидевший в непосредственной близости от султана, не мог быть никем иным, как Великим визирем, кого принц Мустафа охарактеризовал как вонючего старикашку,- именно он предлагал обставить торжества орду с еще большей помпой, чем обычно. Человек с веселым, сытым лицом семитского типа и черными навыкате глазами, полными смеха, был, вне всякого сомнения, паша Абеддин, Хранитель сокровищ, иудей, превосходно, по мнению принца, разбиравшийся в вопросах христианского вероучения, а статный джентльмен с тонким лицом европейца не мог быть ни кем иным, как главным адмиралом Мехмед Алипашой. По правую руку от тестя, ученого Хамди, чье лицо исказилось от ужаса из-за очередной безрассудной выходки зятя, сидел муфтий - его Петр уже знал, а загорелый костлявый верзила, чья голова была покрыта не тюрбаном, а феской, не оставлял на свой счет ни малейшего сомнения,- вот он, его главный враг, генералиссимус янычар, кого принц Мустафа назвал Черногорцем.
Ибо этот грубый военный, глядя на Петра безучастным взглядом, большим и указательным пальцами правой руки нарочито держался за свой нос.
- Я имею честь уже довольно долго находиться в этом зале,- ответил Петр на вторую половину вопроса султана.- А пришел, чтобы Вашему Величеству, Неизменно Побеждающему, не имеющему равных среди владык этого мира, вернуть халат.
- Бак! - воскликнули чауши.
- На mim! [Начальные буквы арабских сокращений, открывающие некоторые суры в Коране. Одно из толкований: "Прославленный Магомет!"]- послышался голос слабоумного Мустафы, о котором еще никто, кроме Петра, не знал, что он распрощался с мусульманской верой.- Писание ниспослано Аллахом, могущественным и мудрым.
Петр положил халат к ногам султана, на край подушки, где тот сидел, скрестив ноги.
- Бак,- сказал султан.- Никогда еще с тех пор, как Аллах, направляющий наши деяния, соизволил основать и воздвигнуть эту империю и наделить ее несказанной мощью, не случалось, чтобы человеческий червь отказался принять дар, каковым Повелитель этой империи его одарил. Ты нанес оскорбление Моему Величеству, и способ смерти, которой ты за это злодейство будешь наказан, еще не определен. Поэтому вместо того, чтоб кликнуть моих янычар и тут же на месте казнить тебя, я желаю выслушать твои объяснения. Слушаю.
- Тот, Для Кого Нет Титула, Равного Его Достоинствам, и Неизменно Побеждающий снова удостаивает меня своею милостью,- сказал Петр,- ибо милостью он одарил меня уже вчера, когда наградил своим халатом. Хоть он и не объявил прямо "Дарю тебе свое одеянье", а только молча снял со своих плеч и возложил на мои, как мог поступить и в случае, если хотел лишь одолжить его, однако я исполнился сознания, что речь идет не об одолжении, а о даре, и был счастлив. Но - увы! - еще вечером того же дня к дому моего тестя Хамди-эфенди, где я живу, явился отряд янычар - возможно, тех самых, кому теперь, если бы преступление мое было не столь велико. Ваше Величество приказали бы казнить меня, не сходя с места,- и предводитель этих янычар вызвал меня с требованием отдать ему халат Вашего Величества, потому что Ваше Величество желают получить его обратно.
- Неправда, этот пес лжет,- вмешался Черногорец.
- Признаюсь, сердце мое в тот момент упало,- невозмутимо продолжал Петр,мир померк, лишился улыбки и блеска, ибо я понял, что Владыка Владык падишах снова отвратил от меня свой светлый лик, оттененный бородой, достойной Завоевателей, и стало мне горько до слез. Я ответил предводителю, что халат Его Величества не отдам, поскольку речь идет о драгоценности непомерной, чтобы доверить ее рукам солдат, мне незнакомых, и что халат Его Величеству я отнесу самолично, что я и сделал, и теперь молю Властителя, чья справедливость неизмерима, поскольку не знает границ, рассудить, на самом ли деле я совершил преступление.
- Повторяю, этот пес брешет и сказку о приходе моих янычар он выдумал,прогундосил Черногорец, не переставая держать себя за нос.
- Позволю себе добавить к своему рассказу небольшую, но, полагаю, небезынтересную подробность,- сказал Петр.- Янычары, нанесшие мне визит, держались за нос в точности так, как это изображает здесь господин в феске, который, кричит, что я лгу и все это выдумал.
По зале пронесся смешок. Черногорец побагровел и кулаком правой руки, которой до сих пор держался за нос, стукнул себя по колену.
- Я запрещаю тебе называть меня господином в феске. И у моих солдат была серьезная причина держаться за нос. От тебя воняло, помойная крыса.
- И по той же, причине схватили себя за нос и вы, господин, завидев меня?
- Еще бы,- сказал Черногорец.
- У господина в феске,- сказал Петр,- вероятно, более тонкий нюх, чем у всех здесь присутствующих сановников, включая и Ваше Величество, и то же самое отличает тех солдат, которых он послал отобрать у меня халат султана.
- Никого я к тебе не посылал,- буркнул Черногорец.
- Тогда почему господин утверждает, что у его солдат были серьезные причины держаться за нос? - настаивал Петр, с удовлетворением отмечая, что султан, следивший за ходом стычки, снова - по его собственному выражению воспрянул и взбодрился, как и вчера, притом очевидно и несомненно держит сторону Петра. Он дергался, сверкал глазами, учащенно дышал в явном восторге оттого, что впервые в его жизни появился человек, осмелившийся противостоять беспредельному могуществу Черногорца, ограниченного лишь необходимостью делать вид, будто истинным хозяином Османской империи является не он, а султан. Это ограничение, для Черногорца, бесспорно, неприятное, имело силу прежде всего здесь, в Зале Высочайшего Собрания, перед лицом всех сановников и членов сераля; и Петр рассудил, что если ему и светит хотя бы слабая надежда выпутаться из сложившегося положения, то именно благодаря тому обстоятельству, что в данную минуту Черногорец вынужден укрощать свои страсти и делать вид, будто слово султана значит больше, чем его, Черногорца, воля.