Дружба оставила немало приметных следов. Из письма Нечаева Бестужеву 25 мая 1825 года: «Где ты, милый! Что с гобою? Безутешная твоя Людмила посылает тебе два письма, сейчас полученные. Одно из них должно быть от Рылеева.
…Я знаю, что ты ко мне писать не собираешься. По крайней мере, когда решишься опять побывать в Москве, вспомни, что у меня найдется для тебя всегда небольшая комната и трубка табаку. О дружбе моей говорить не люблю. Догадливый поймет и сам, а кто не разгадает, счастливый ему путь».
И вот такая — выделю — в этом письме приписка: «Твое „Горе от ума“ отдал я для пересылки Ширяеву. Поклонись от меня другу Грибоедову и Кондратью Федоровичу».
Еще одно письмо — от 9 ноября. Совсем немного остается до Сенатской площади, с первых же строк пронизано оно дружеским, хотя, видно, только им, друзьям, в полноте своей понятным юмором: «Насилу ты откликнулся, милая моя Шехеразада! Не было от вас ни слуху, ни духу, — и я, право, не знал, что о тебе подумать. Последнее письмо твое оправдывало тебя передо мною и тем дружеским запросом, который ты без обиняков делаешь мне…»
И далее: «Я надеюсь на дружбу твою, что ты хотя два разика в месяц приедешь ночевать у меня, как в первый раз, подле моей комнаты, в гостиной, — и мы по утру кой о чем побалакаем, как не удастся поговорить ни в какой иной час целых суток. Даешь ли мне в этом честное слово, мой Алистер?»
Здесь же о тех, кто обоюдно приятен и близок: «Якубович был твоею Музою. Пожми за меня богатырскую его руку. Привези его с собою». Кроме того — дальше — упомянуты Вяземский, Баратынский, Плетнев.
И о Рылееве сказал, да так, что без сомнений явствует о самых коротких отношениях: «Обнимаю почтенного Рылеева, которому пора переселиться… в матушку Москву, где… (многоточие Нечаева. — В. О.)».
Были в письмах и сугубо деловые строки, отражая отношения редактора и поэта: «Пожалуйста, попроси, чтобы правописание и пунктуацию оставили, как у меня значутся. Люблю в детях видеть себя даже с моими родинками и пятнами».
В письмах другу много всего разного — даже стихи:
Приписка такова: «Ты, верно, угадываешь, о какой Зенаиде идет дело. Это наша полярная Коринна…»
Раскроем, кому посвящены возвышенные строки — это Зинаида Александровна Волконская, та самая, что впоследствии устроила прославленные смело-торжественные проводы своей невестки Марии Волконской в Сибирь, на каторгу, к мужу-декабристу.
Однако пора вернуться к статье Бестужева в «Полярной звезде», в коей он написал о Нечаеве. Читаем: «Сверх означенных здесь можно с похвалою упомянуть об Александре Писареве, Маздорфе, Норове и Нечаеве». Так, в один ряд воссоединены по замыслу критика Нечаев, водевилист Писарев, баснописец Маздорф и Норов, поэт, переводчик и писатель-путешественник.
Не удержусь, чтобы не полюбопытствовать — кто числится в бестужевской статье «сверх означенными»? Это тоже не помешает знать, чтобы представить те литературные силы, которые поддержаны одним из декабристских вождей. А рассказывает он о Фонвизине, Капнисте, Державине, Карамзине, Котляревском, о Муравьеве — отце декабристов, о Крылове, Жуковском, Батюшкове, об А. С. Пушкине. Пишет о Ф. Глинке, Баратынском, Рылееве, Загоскине, Грибоедове… Перечисление осуществляю в той последовательности, что была избрана в статье самим Бестужевым.
Лестно, догадываюсь, Нечаеву войти в такое созвездие, пусть даже пребывая в беглой перечислительности.
Влияние Александра Бестужева, как видим, весьма и весьма приметно для биографии Нечаева. Петербургский гость покорял быстро — молодцеватый из себя был, красив, взгляд чистый, усат, брови полукружьем. Одет с утонченной изящностью. Но все помыслы — заботам о литературе и политике. Новый друг из Петербурга часто приговаривал: «Лететь мысленно я могу только с пером в руках».