чести пусть хлопочут хвастливые дураки, которые носят
сталь на пятках и железо на плечах. Если тебе охота ще-
голять таким убором – милости просим, но не в моем доме
и не при мне.
Конахара эта отповедь не утихомирила, а только пуще
распалила, но поданный молодою хозяйкой знак – если и
впрямь можно было так истолковать чуть поднятый ею
мизинец – подействовал сильнее, чем сердитый укор хо-
зяина: юноша сразу утратил воинственный вид, казав-
шийся для него естественным, и превратился в простого
слугу миролюбивого горожанина.
Между тем их небольшую группу догнал худощавый
молодой человек, закутанный в плащ, которым он прикрыл
или затенил часть лица, как нередко делали в ту пору ка-
валеры, когда хотели остаться неузнанными или пускались
в поиски приключений. Словом, всем своим видом он как
бы говорил окружающим: «Сейчас я не желаю, чтобы меня
узнавали или обращались ко мне так, точно понимают, кто
я. Но я ни перед кем не должен держать ответ, а потому
свое инкогнито я храню лишь для видимости, и меня не
беспокоит, разгадали вы его или нет». Он поравнялся с
Кэтрин, державшей под руку отца, и, замедлив шаг, пошел
рядом с нею с правой стороны, как бы присоединяясь к их
компании.
– Доброго вечера вам, хозяин.
– «Благодарю, ваша милость, пожелаю того же и вам…
Но разрешите попросить вас пройти мимо… Мы идем
слишком медленно для вашей светлости… и наше обще-
ство слишком низко для сына вашего отца.
– Сын моего отца лучше может об этом судить, поч-
тенный! Мне нужно потолковать кое о чем с вами и с моей
прекрасной святой Екатериной – самой прелестной и самой
упрямой святой, какая числится в святцах.
– Почтительно напомню вам, милорд, – сказал старый
мастер, – что нынче канун Валентинова дня, когда о делах
толковать не годится. Пожалуйста, передайте мне через
своих людей пожелания вашей милости, и я во всякое
время готов вам услужить.
– Сейчас самое подходящее время, – сказал настойчи-
вый юноша, которому его высокое звание позволяло, как
видно, ни с кем не церемониться. – Я хочу знать, готов ли
тот камзол из буйволовой кожи, который я заказал на
днях… А от вас, любезная Кэтрин, – тут он понизил голос
до шепота, – я хочу услышать, потрудились ли над ним, как
вы мне обещали, ваши нежные пальчики. Но к чему
спрашивать? Ведь бедное мое сердце чувствовало укол
каждый раз, когда вы делали стежок, расшивая шелком
одежду, которая будет покрывать мою грудь. Предатель-
ница, как ты ответишь за то, что подвергла пытке сердце,
полюбившее тебя так горячо?
– Милорд, – сказала Кэтрин, – я вас убедительно прошу
не продолжать эти безумные речи, вам не подобает их го-
ворить, а мне – слушать. Мы люди невысокого звания, но
честного обычая, а присутствие отца должно бы защитить
девушку от такого обращения – даже со стороны вашей
светлости.
Она проговорила это так тихо, что ни отец, ни Конахар
не могли разобрать ее слова.
– Хорошо, мой тиран, – ответил настойчивый искатель,
– я не стану вам больше докучать, только позвольте мне
увидеть вас в вашем окне завтра на рассвете, едва лишь
солнце выглянет из-за восточного холма, – дайте мне право
быть этот год вашим Валентином.
– Ни к чему это, милорд. Отец совсем недавно говорил
мне, что ястреб (а орел тем более) никогда не возьмет себе в
подруги скромную коноплянку. Подарите своим внима-
нием какую-нибудь придворную даму, которой ваш выбор
будет к чести, меня же, позвольте мне, ваше высочество,
сказать правду, – меня он может только опозорить.
Пока велся этот разговор, они подошли к вратам
церкви.
– Полагаю, милорд, здесь вы позволите нам распро-
ститься с вами? – сказал отец. – Вам, я вижу, не очень-то
хочется поступиться своим удовольствием ради того,
чтобы избавить от огорчений и тревог таких людей, как мы.
Но по тому, сколько слуг столпилось у ворот, вы поймете,
ваша милость, что в церкви есть и другие, кому даже и вы,
милорд, должны оказать почтение.
– Да… почтение! А кто окажет это почтение мне? –
сказал высокомерный вельможа. – Жалкий ремесленник и
его дочь, для которых даже крупица моего внимания –