По темной дороге, по-над рекой, шли, обнявшись, две стройных тени… Тонкий, нежный ледок, только что под ночь затянувший все лужи, приятно хрустел и звенел у них под ногами…
— Но только если, милый друг, ты еще раз посмеешь смотреть так на Нину и так улыбаться ей, то…
— Да ты совсем сумасшедшая! Она же мне завтра сестрой будет…
Но в душе Андрей был восхищен невероятно.
— А я тебе говорю: не смей!.. Мое правило в данном случае такое: или я одна для тебя во всем свете, или, как у Данте, «lasciate ogni speranza». И чтобы это было первый и последний раз!
— Милая ты моя девушка… Ты моя радость… Урлы-курлы-турлы-урлы…
Лизе показалось это чрезвычайно логично и убедительно…
А на темном крылечке, в теплом охотничьем тулупчике, сидел, задумчиво глядя на звезды, Лев Аполлонович. Тихонько про себя он напевал пасхальную песню и, всматриваясь любовно в каждое слово ее, все поражался, как это прекрасно и глубоко…
XXX
ПЕРУН В МОСКВЕ
Еще зимой в одной из зал исторического музее в Москве собралось заседание ученого общества, чтобы обсудить вопрос о перевозе в музей обретенного в Древлянской губернии Перуна. И был зеленый стол, и яркий свет, и уважительная тишина, и учтивые речи ученых старичков. Председательствовал профессор Максим Максимович Сорокопутов. Знаменитый ученый был очень смущен: с ним случилось нечто, чего не случалось с ним за всю долгую ученую карьеру ни разу. Приехав тогда из Древлянска, он передал статейку Юрия Аркадьевича в одну ему близкую редакцию — статью напечатать отказались: русский народ — сказал ему редактор с не совсем русским именем, — обрисован слишком мрачно, это может оскорбить общественное мнение и, главное, может охладить пыл революционных кругов. Старичок изумился и передал статью в другую редакцию — отказ: совершенно немыслимо рассказывать о народе такие мрачные вещи! Старичок рассердился, приказал статью переписать и, подписав ее собственным именем, сам отвез ее в редакцию третьей газеты, где он был постоянным сотрудником. Чрез три дня к нему на квартиру приехал сам редактор, чрезвычайно смущенный, и извинялся, и извивался, и не знал, куда деваться от смущения, но — статью поместить решительно немыслимо! Да еще с таким именем! Нет, нет, это решительно невозможно… Пусть глубокочтимый Максим Максимович простит его… дорогой Максим Максимович знает, как им дорожат в редакции… Но это — немыслимо!
— Да почему? Почему? — стукнул о свой рабочий стол маленьким кулачком знаменитый ученый. — Почему?
— Но, Боже мой… Выставлять крестьянство в таком свете… — разводил редактор, очень почтенный человек, руками. — Ведь, это же значить ставить крест на всем освободительном движении! Ведь, это же значит сказать нам, работающим для освобождения России, что у нас нет никакой почвы под ногами, что вся наша работа была одной сплошной ошибкой, что, словом, должно быть начато что-то совсем новое. Это — немыслимо! Пусть дорогой, бесконечно уважаемый Максим Максимович простить, но это — невозможно!
Так и не удалось старику ничего сделать. Это был первый его, профессора Сорокопутова, труд за сорок лет литературной деятельности, отвергнутый редакциями. Это его огорчило, испугало и, решив, что он утратил всякое понимание современной жизни, старик нахохлился, отошел в сторону и опустился опять в глубь веков, где было ему все так ясно и так, главное, спокойно.
Заседание старичков шло тихо и чинно. И было решено: перевезти Перуна в исторический музей. Конечно, для выполнения этого дела было бы вполне достаточно послать в «Угор» толкового дворника с запиской к Андрею Ипполитовичу и все было бы сделано прекрасно, но и Максим Максимович и все старички чувствовали, — и вполне основательно — что это было бы оскорбительно и для воскресшего бога, и для всего прошлого России, и для науки, и для них самих. И потому тихо и учтиво была выбрана комиссия из трех лиц, которой и поручено было принять все необходимые меры для того, чтобы в полной сохранности доставить Перуна в Москву. Но так как была зима, было холодно, то ценя — и вполне справедливо — здоровье и удобства старичков из комиссии, было решено перевозку отложить до тепла…
Наконец, наступила весна и старички из комиссии собрались в путь. Приехав в Древлянск, комиссия, по наказу профессора М. М. Сорокопутова, прежде всего посетила Юрия Аркадьевича. Счастливый таким высоким посещением, — старички из комиссии были все люди с именами — он жал им всем руки, и говорил ласковые слова, и, бросив все, сам водил их посмотреть и отбитые им у балды-архиерее удивительные фрески, которые тот все хотел «подновить», и показывал им трогательную старенькую церковку Божьей Матери на Сече, а затем повел их и в музей, где обратил их внимание и на перчатки нашего знаменитого писателя И. С. Тургенева, и на возок Екатерины, и на позеленевшие стрелы татарские, и на черновичок профессора Сорокопутова — выудил таки старичок! — и на зеленые бусы девушек вятских…