Матильда чуть наклонила голову. В опере она делала точно так же, когда внезапно переставала скучать и заинтересовывалась какой-то партией.
— Во сколько вы должны вернуть завтра фрак?
— До вечера. Хозяин достаточно добр, чтобы простить час-другой задержки, но я стараюсь не злоупотреблять.
— Чудесно. Мы говорим уже минут пятнадцать, однако ни вы всё еще не выскочили в ярости из комнаты, ни мне это не наскучило. Сочту за добрый знак. Завтра приходите к нам к девяти. Я предупрежу папеньку о своем желании брать уроки немецкого. Обсудите с ним всё за завтраком.
— Но, позвольте, у вас и так идеальное произношение, зачем вам… — он осекся, поняв, что случайно признался в подслушивании.
На Густава вновь протяжно посмотрели, чуть склонив голову. Ему показалось, или дама откровенно забавляется?
— Мой папенька, как и все домашние, ни словечка по-немецки не разумеет, а я хочу узнать вас лучше. Окажете мне эту любезность?
— Почту за честь.
— Тогда до завтра. И не смейте передумать — этим вы меня обидите.
— Боюсь, обидеть вас по злому умыслу я не в состоянии. Обязательно буду к девяти. Благодарю за визит, — он открыл было дверь, но, проходя мимо, она внезапно остановилась, протянула руку и поправила выбившуюся из-за его уха прядь. Пахнуло цветочными духами.
— Спокойной ночи.
— И вам, — прошептал совершенно сбитый с толку Густав, прекрасно осознавая: сон ему сегодня вообще не грозит.
Отпросившись с работы — дядя настолько сочился пониманием и подмигиванием, что совершенно очевидными делались чудовищное заблуждение и превратное толкование ситуации с его стороны, — Густав прибежал к дому Матильды аж на полчаса раньше. Решив по привычке побродить вокруг, был замечен бдительными слугами и немедленно препровожден к хозяину. Почему-то отец семейства долго и шепотом извинялся за беспокойство и неуемный нрав доченьки, прося потерпеть пару уроков, пока кровинушке не наскучит, и обещая чуть ли не в шесть раз больше, чем оно того стоило, при этом совершенно игнорируя попытки Густава объяснить, насколько ему далеко до профессионального домашнего учителя. Потом, когда к ним спустилась Матильда, сраженный её красотой стряпчий и вовсе поплыл, практически перестав осознавать происходящее. Вопреки ожиданиям их посадили рядом, и подобная близость к хозяйке дома — мать ангела, как выяснилось, умерла несколько лет назад от чахотки — явно не шла на пользу ни манерам Густава, ни его умению поддержать беседу. Сидящая подле Матильда самим фактом своего присутствия заставляла сердце стучать в ушах и не давала сконцентрироваться. Стряпчий не чувствовал ни вкуса еды, ни её температуры, и даже будь на кону его жизнь, не смог бы ответить, чем же его потчевали. За разговором он тоже не поспевал. Кажется, обсуждали жалование и часы уроков. Матильда настаивала: её учитель — человек занятой, и, следовательно, занятия будут по выходным у них, а в будни — у него дома. Представить её в ужасной комнате еще раз Густав не мог и слабо запротестовал, мол, условия у него не самые подходящие для обучения. Его тут же смерили внимательным взглядом темных глаз, утонув в которых, он немедленно смолк.
— Я была там и считаю их вполне подходящими.
Стряпчий обомлел. Перед родным отцом признаться в визите к мужчине? Со страхом перевел он взгляд на хозяина дома и увидел не менее испуганное лицо.
— Доченька, милая моя, зачем же сразу бедного господина запугивать осведомленностью о его адресе? Густав, мы ничего такого в виду не имели. Правда-правда.
Вот теперь стало еще непонятнее. Матильда повернулась к нему с улыбкой и спросила:
— Так вы откажете мне в уроках в будни?
Силы воли у Густава нашлось только на слабый кивок головой, но он вовремя спохватился и энергично замотал. Нет, не откажет, конечно. Когда ангел улыбалась, даже вздумай она спалить его дом, он бы с радостью подержал спички.
— Чудно, тогда решено. Первое занятие назначим на эту пятницу, там и решим, когда следующее. Папенька, спасибо большое! Распорядись расплатиться за десять вперед.
Полученные деньги жгли карман, а паника всё нарастала. Пятница была уже через два дня. Предстояло столько всего сделать. Но перво-наперво — сдать фрак, купить пусть недорогой, но новый сюртук, подыскать подходящие учебники, тетради, приличную писчую бумагу и стул. Хотя бы один не сломанный и удобный стул.
Дома, попытавшись засесть за грамматику, Густав поймал себя на полной потере контроля над собственными мыслями. Снова и снова возвращались они к ангелу, снова и снова разрывали сердце, будоражили, заставляли закрывать глаза и вспоминать голос. Поняв, что унять жар не получается, он схватил несколько листов поплоше и начал жадно строчить на них стихи, которые, казалось, сами рождались в сердце. На какое-то время это помогало, облегчало работу, но потом восторг накатывал снова, стряпчий вновь хватался за перо и пытался спасти свой рассудок рифмами.
Бумагу за вечер он исписал всю, и только половину — подготовкой к уроку.
Шел второй час их занятия. Он кое-как сумел совладать со своим заиканием, но не с косноязычием в присутствии Матильды, и общался в основном, протягивая очередной исписанный примерами листок. Его ангел старательно выполняла все упражнения, которые подсовывал ей Густав, но делала это несколько удивленно. Волнение стряпчего лишь нарастало, и когда на исходе второго часа он выдал ей маленький текст для чтения, написанный собственноручно, а она, бегло глянув, и вовсе изменилась в лице, Густав решился спросить:
— Я что-то делаю не так?
— Будем честны: вы и вправду взялись учить меня немецкому, чему я несказанно удивлена.
Стряпчий смутился:
— Поймите, я не совсем подхожу на эту роль ввиду своего образования и в целом вашего уровня владения языком… — под её взглядом он постепенно смолк.
Матильда хмыкнула и, вновь пробежавшись глазами по тексту, заметила:
— О, у вас тут ошибка.
— Простите. Готовился впопыхах…
— Вот именно это меня и поражает. Учебники, явные попытки понять грамматику родной речи, еще и тексты сами сели составлять. Вы готовились! Мы договорились об уроках немецкого, и вы и вправду учите меня немецкому!
Густав растерялся совершенно. Ангел определенно потешалась, но причина неуловимо ускользала от него. Очень хотелось быть полезным, но сознание подсказывало: прока от столь незадачливого учителя Матильде немного.
Видя его растерянность, она вдруг улыбнулась.
— Подумать только, сударь, это же уму непостижимо!
— Что именно?
— Ваша наивность!
— Простите? — Густав не до конца был уверен, в чем именно он не прав, и одно лишь это мешало ему рассыпаться перед ней в извинениях.
— Я полагала, вы поведете меня гулять. Ну или сядете читать стихи, будете пытаться взять за руку и прочее в этом духе. Да, в конце концов, хотя бы в своих упражнениях какие-то намеки вставите! Но всё, что я вижу, — оды ландшафтам Баварии и склонения неправильных глаголов. Ни малейших попыток сблизиться!
— Простите?..
— И вы еще и извиняетесь! — Матильда не выдержала и рассмеялась, оставив Густава в совершеннейшем недоумении.
— Но ведь вы четко сказали, что я — ваш преподаватель…
— И не менее четко — всё это для того, чтобы узнать друг друга лучше.
— В моем представлении именно учеба и качественная подготовка материала помогут вам сформировать мнение обо мне, и впоследствии, когда мы привыкнем друг к другу, — на этом месте Густав вновь почувствовал, как его щеки залились краской, а Матильда, явно заинтересованная, придвинулась поближе, — где-то через полгода-год я бы, наверное, отважился предложить вам променад…