— Полгода-год! — ангел аж всплеснула руками. — И это от автора строк «ни минуты не проживу вдали от вас» и «ваш отказ сей же момент убьет меня»!
Густав опустил взгляд, покраснев до кончиков ушей. Матильда была юна и явно не разделяла его странной осторожности, он же, в свою очередь, меньше всего хотел разрушить её звонкую молодость.
— Поймите меня правильно… Ни единым словом в письме я не погрешил против истины. Но в первую очередь я должен заботиться о вашем добром имени, и наслышан неоднократно об историях, как юным барышням кружили головы и разбивали сердца. И не считаю себя вправе…
Она уже откровенно зашлась смехом, чуть ли не всхлипывая каждый раз, когда надо было вздохнуть.
— Головы… кружили… ой… всё, я не могу…
Густав сделал то единственное, что делал все эти годы, когда не понимал собеседника, — вежливо ожидал, пока тот успокоится. Матильда отсмеялась, утерла навернувшиеся слезы и совершенно счастливая подытожила, беря в руки очередную стопку бумаг со стола:
— Знаете, я давно уже так не веселилась. Это точно лучший урок немецкого в моей жизни. Продолжим? Снова Бавария, или дальше меня ждет крайне опасная для столь юных девиц сценка в венской опере?
Густав побледнел — рука дамы несколько промахнулась мимо учебных материалов и ловко выхватила его жалкие попытки писать стихи. Пока он раздумывал, как повежливее их изъять, она вчиталась. Брови поползли вверх. Взяла лист с глаголами. Сравнила почерк. Уставилась на стряпчего с немым вопросом.
— Ну, у меня не получилось посвятить должное количество времени подготовке во многом именно потому, что я помнил, кому собираюсь преподавать… И пытался как-то унять мысли. Итог вы видите. Простите.
Она снова посмотрела на стихи. На него. На стихи.
— Однако. Напишите тут что-нибудь.
— Где?
— Тут, на листе. Любое слово.
Неуверенной рукой он вывел под стихотворением «Матильда». Почерк совпадал.
— Как у вас это вообще получается? В эпистолярном жанре ваша горячность буквально сбивает с ног, а по факту вы стараетесь держаться от меня на столь почтительном расстоянии, что я уж ждала, когда и вовсе из комнаты выйдете.
— Простите. Я просто впервые… Впервые влюблен. И несколько растерян.
Она снова протяжно на него посмотрела.
— Вот как? Знаете, я начинаю подозревать, что вы даже не кривите душой, — она кивнула на стихи. — Могу взять их с собой?
— Боюсь, они недостаточно хороши для ваших глаз…
— И кто так решил?
— Простите. Конечно, если желаете — они ваши.
— Чудесно. С вашего позволения, ознакомлюсь дома. Что дальше?
Когда Матильда ушла, Густав закрыл дверь и чуть ли не съехал по ней вниз. Руки тряслись, а сердце билось где-то в горле. Кажется, сударыне понравился урок? Уходила она явно в хорошем расположении духа. На секунду мелькнула мысль, что теперь, имея на руках его бессвязные попытки стихоплетства, Матильда может высмеять беднягу стряпчего прилюдно. Но и эта идея не столько пугала, сколько грела: для подобного поступка их придется прочесть. Густав попытался собраться и взяться за учебники снова — второе занятие назначили на утро воскресенья, — но стул, на котором сидела ангел, аккуратно отставил в сторону: даже коснуться его пока было чрезмерным переживанием.
========== Глава 2. В бедности и богатстве ==========
Утром воскресенья стряпчий застал Матильду в некоторой задумчивости: та взглянула словно сквозь него и хмуро велела слуге выйти. Но стоило створкам дверей сомкнуться, как лицо ангела преобразилось, будто оттаяло, и она, хихикнув, за руку потянула своего незадачливого учителя к трюмо.
— Смотрите, что я сделала!
Густав несколько оторопел. Перед ним лежал красивый, переплетенный лентами альбом, на первой странице которого был вклеен высушенный ирис. На остальных — старательным округлым почерком переписаны его вирши, щедро сдобренные милыми виньетками.
— Стихи мне понравились. Вы забавный. О, сядьте к окну, попробую набросать ваш профиль.
— Но урок…
— Это не займет много времени.
Густав послушно опустился на предложенный стул и принялся гипнотизировать окно, отвернувшись от Матильды. Та что-то чиркала на листах, пока наконец не удовлетворилась.
— Готово. Посмотрите, как вам?
На бумаге виднелся его портрет, набросанный явно умелой рукой. И длинноватый нос, и вечно всклокоченная бородка с усами, и не желающие лежать спокойно волосы — всё оказалось выхвачено мелкими деталями и всё напоминало о его несовершенстве. В особенности глаза. Глаза были печальные.
— Так, взгляните на меня. Хм, совсем не похож. И за что мы только учителям платили? Давайте еще раз.
Густав вновь покорно отвернулся и повернулся по зову. Теперь портрет словно сделался старше, напомнив ему о возрасте. И опять Матильда осталась недовольна. Попеременно глядя то на стряпчего, то на бумагу, хмуро свела бровки, совсем как малыши, которыми Густав порой залюбовывался на улице. Он чуть улыбнулся, и это от неё не укрылось:
— Да что ж такое! Совсем другой человек. Ну-ка, отвернитесь ненадолго.
Он повернул голову.
— Хммм, странно. Смотрю так — вроде даже похоже. А потом — будто и не вы вовсе… О, секунду!
Ангел вспорхнула, открыла трюмо и вернулась к стряпчему, протянув ручное зеркальце. Густав непонимающе его взял.
— Кажется, я догадалась, в чем дело. Глядите не в окно, а как бы на меня. Хорошо?
Он кивнул и взял зеркало в руки. Отражение ангела буквально сияло, и Густав всю жизнь мог бы любоваться теми эмоциями, с которыми она рисовала. То набрасывала легко, почти не глядя. То над чем-то корпела. Порой хмурилась, а порой расплывалась в улыбке. Он засмотрелся и не сразу сообразил, что его зовут.
— Простите?
— Можно поворачиваться, — повторила его ангел и, сравнив портрет с оригиналом, удовлетворенно отдала лист Густаву. — Наконец-то похож. Я уж начинала подозревать себя в полной бездарности.
Глядя на получившийся итог, согласиться с ней стряпчий не мог. У мужчины на листе тоже были взъерошены волосы и всклокочены усы с бородкой, но на этом сходство и заканчивалось. Взгляд, эмоции… Он не казался ни старым, ни уставшим. Наоборот. Мужчина на портрете чуть улыбался довольной улыбкой человека, в жизни которого всё ровно так, как должно. Он источал странное спокойствие и уверенность, которых Густав ранее в себе не обнаруживал: совсем другое он видел в зеркале и полагал о собственной персоне. Но Матильда улыбалась, улыбалась довольно — улыбнулся и он.
— Вам нравится?
— Конечно.
— Тогда перерисую вечером в альбом! Будет очень миленько. Ну ладно. Что у нас сегодня? — и, бросив беглый взгляд куда-то в угол комнаты, с жаром поинтересовалась: — Кстати, не хотите ли кофе?
В целом Густав являлся скорее сторонником чая, и охватившая Петербург кофейная лихорадка практически его не коснулась. Но на невысоком столике наблюдался явно новый самовар-кофейник, кажется, с Золотаревской фабрики, а глаза ангела так светились, что вопреки и вежливости, и пристрастиям Густав кивнул:
— Буду рад отведать.
Пока стряпчий раскладывал сегодняшний урок, Матильда суетилась вокруг кофейника, и к моменту, когда он закончил и выжидательно повернулся к ней, уже стояла с милой маленькой чашечкой кофе в руках. Беря чашку, Густав, несмотря на все старания, всё же коснулся руки дамы, и сердце тотчас запело. Кофе, сваренный для него ангелом… Пригубить сразу он не решился и, лишь дождавшись, когда красавица примется за задание, поднес напиток к губам. Аромат был яркий и почему-то отдавал жжеными желудями. Справедливо предположив, что вряд ли в полном достатка доме могли оказаться дурные зерна, списал это на свое безвкусие и непривычку. Влюбленно глядя на Матильду, с легкостью расправлявшуюся с одним упражнением за другим, он отпил.