Эту историю в тот момент больше всего переживала Таня, потому что Юлька «съехала» по учебе. По математике у нее редкие тройки перемежались более частыми, похожими на вставших на хвост змей двойками.
Таня говорила с ней. Юлька крутила двумя пальцами дужку очков и обещала: «Исправлю, Татьяна Николаевна, ей-богу, исправлю».
Как-то к Тане подошла их школьный врач, властно оттянула ей веко и сказала: «Слушай, Татьяна, у тебя ни к черту гемоглобин. Приди завтра в поликлинику, я возьму у тебя кровь».
Сейчас Таня лежала дома и вспоминала все это. Гемоглобин у нее оказался на самом деле низким. «Для того чтобы умереть, много, а чтобы жить, мало, – сказала врач. – Ешь печенку и расслабься. Пусть мир на всех скоростях катится к чертовой матери, ты нынче ездишь только на лошадях. Это уж если совсем нельзя пешком».
Как-то ночью пришла страшная мысль: ей нельзя болеть потому, что ей некому подать стакан воды. Тут же села в ногах мама и завела старую песню.
«…Даже у меня такого не было! У меня была ты…»
– У тебя, Таня, завышенные мерки к жизни, – говорил Миша Славин. – Измени угол в своем циркуле, и все сразу пристроится. Мне неуютно, когда ты хочешь, чтобы я был Чеховым. Да и ты, пардон, тоже ведь не Ольга Леонардовна? А?
– Чего ты из меня делаешь дуру? Никогда я на тебя не смотрела, как на Чехова, – отвечала Таня.
– Ты этого не замечаешь. А я иду к тебе после работы усталый, измученный, мне хочется забыться и заснуть в объятиях любимой, а мне приходится думать: все ли у меня прекрасно? Ничего у меня прекрасного нет после работы! Штаны мятые, рубашка несвежая, на душе погано, а мыслей нет вообще… Собаки съели. Ты меня пожалей, приголубь… Именно такого. Несмотря на штаны, на отсутствие мыслей, на то, что я пришел к тебе с приветом…
– Ты другой уже не бываешь. Вот что страшно… В воскресенье утром у тебя то же самое.
– Правильно, любовь моя. Такова реальность. Работа проедает насквозь. Но я без нее не могу. Как врач, я раз во сто выше Чехова… Но в остальном – избавь меня от этого сравнения. Избавь меня от веры в красоту человечества. Оно больное. Констатирую как доктор. И я его лекарю. От всей души, как говорят…
«Наверное, это был способ от меня уйти, – думала Таня, – навязать, приторочить мне мысли, которых я никогда не имела. Не сравнивала я его с Чеховым. Не приходила в ужас от его мятых штанов. Но он привязывался, привязывался с этим циркулем, который будто бы у меня закреплен не на том угле, и я однажды поняла: он хочет, чтобы я с этим согласилась. Тогда ведь сразу станет все ясным. Ну, я и согласилась… Он ушел обиженный и освобожденный».
В холодильнике стыла закупленная впрок печенка, морковка стала морщеной и мягкой, гемостимулин был не распечатан, и только Таня решила все это или съесть, или выбросить, как в дверь позвонили долго и нахально. Она открыла и увидела весь свой девятый с цветами (дорогие же ранней весной!) и свертками.
– Вот еще глупость какая! – сказал Сашка. – Болеть вздумали.
– А где Роман и Юля? – спросила Таня.
– А где они? – удивились ребята. – Шли ведь вместе.
– Но это вас не должно расстраивать, Татьяна Николаевна, – сказал Сашка. – С ними случаются такие странности. Временами они исчезают. Вообще. В пространстве.
– Очень смешно, – ответила Алена. – Просто цирк.
– Мы принесли клюкву, – хлопнул себя по лбу Сашка. – Это то или не то?
А Роман с Юлькой так и не появились. Таня, слушая ребят, отметила: Алена столбом стоит возле окна, большая такая, свет закрыла, стоит и двигает туда-сюда два чахлых цветочных горшочка. «Разобьет», – подумала Таня. И та разбила. Испугалась, стала собирать осколки, землю и в деле успокоилась, больше к окну не подошла, а села рядом, прижалась к Тане плечом и горячо зашептала: «Хотите, я вам буду готовить? Я умею. У меня рыба хорошо получается, и с майонезом, и с томатом, и со сметаной. А еще я умею делать бигос. Берешь восемьсот граммов свинины…»
Когда ребята ушли, Таня почувствовала, что выздоровела. Количество гемоглобина не имело никакого отношения к этому. Просто пришло ощущение: всё. Надо вставать. И она встала, посмотрела, как у нее с колготками, можно ли их подштопать или надо уже выбросить, вымыла голову польским шампунем и накрутила волосы на крупные бигуди. Привычные мелочи возвращали ей силы, и она уже окончательно решила – бюллетень надо закрывать.
После девятого класса мальчики продолжили занятия в военно-спортивных лагерях. Таня пришла за отпускными, а они собирались во дворе. Все в зеленых топорщащихся костюмах, все подстриженные на основании приказа, все, как один, длинношеие, ушастые. Мальчишки как-то безрадостно поострили по поводу ее отпускной экипировки: мол, давно бы так одеваться молодой женщине, а то учителя и сами не живут, и другим не дают, вот вам доказательство – и они опускали перед Таней бритые выи. «Хорошо, да? Красиво, да? А сами небось в юбке-макси». Пошутили, поболтали, так бы она и ушла, если б кто-то не крикнул:
– Ромка! А тебя пришли на войну провожать!
И тут все увидели Юльку. Вид ее вполне соответствовал реплике. Она была черная, осунувшаяся, казалось, что ей холодно, хотя на улице было не менее двадцати пяти. Роман испуганно отвел ее к забору, подальше от глаз.
Приход Юльки взбодрил отъезжающих, и они заболтали:
– Что, граждане, сыграем свадебку?
– Ой, сыграем! Вот тут прямо, во дворе, столы поставим…
– Каре…
– Что?
– Каре…
– Ты что, ворона?
– Каре… Стол – каре.
– Ребята, он чего?
– Ерунда! Предлагаю «Арагви» или «Пекин».
– А money? Кто будет платить?
– Не мы же! Родители! Сбросятся, скинутся, полезут в черную кассу, наскребут… Такая любовь, мальчики, требует расходов.
– Патентую теорию… Внимание! Патентую теорию… Большая любовь – большие расходы. Средняя – средние, маленькая – маленькие… Здорово? Родители в целях экономии женят нас на обезьянах… Рубрики в газете «С лица воду не пить…». Дискуссия – с лица или не с лица?.. Пить или не пить?..
– В «Неделе» был рассказ, кажется, Моэма, так там черным по белому доказывается – без любви очень даже лучше… Ничего хорошего все равно не ждешь, а значит, и не разочаровываешься… Отсутствие разочарований – залог успеха.
– Как бы это объяснить Роману?
– Поздно, братцы… Он спекся…
– Жалко товарища… Ушел от нас в расцвете.
Они галдели, а сами поглядывали на Романа и Юльку не без зависти, пока физкультурник звонко и молодо не крикнул: «Становись!» (Звонко и молодо – это в честь Таниной юбки-макси, реакция у него в этих случаях автоматическая.) И тут Таня увидела, как Юлька бросилась Роману на грудь, как обхватила его за шею, как беспомощно тычется ему в зеленую робу. Таня почувствовала – сейчас заревет, и заревела бы, не увидь, что прямо на них мчится по двору Вера. Таня с Сашкой сработали одновременно, уже через секунду конвоируя Веру с двух сторон. Она удивленно посмотрела на Таню, в глазах на мгновение полыхнуло: «Что за вид!», но она тут же стала озираться, искать сына. Ах, Сашка! Умница Сашка! Он показал всем мальчишкам кулак, а сам стал кричать в сторону школы, хотя Роман и Юлька были в противоположном месте.
– Ромка! К тебе мама пришла! Ромка!
Вера завороженно смотрела на дверь школы, ждала: вот сейчас распахнется и выйдет Ромасик… Но дверь не распахивалась. Все с интересом ждали, как появится Роман с другой стороны и что он скажет.
– Ромка! Тебя зовут! – тихо шептала Юлька. – Точно! Тебя зовут…
– Значит, не забудь: я возвращаюсь через три недели. Во вторник, в пять вечера, как обычно…
– Ромка! Зовут…
– Да ну их… Запомни… Во вторник… В пять вечера…
– Ром! Я не могу… Просто даже не подозревала, что не смогу. Три недели… С ума сойти… Ты иди, иди… Что они кричат? Мама пришла? Чья мама?
– Наверное, моя… Юлька! Ты только меня не забывай. Слышишь, Юлька, во вторник…