Существенным тормозом при производстве патронов являлся большой некомплект ружейного пороха, наличие которого в мобилизационном запасе определялось всего в 28 % установленной нормы в 350 000 килограмм. Другие военно-промышленные предприятия Австро-Венгрии, как заводы Скода в Пильзене, оружейные заводы в Штейере и патронный завод в Воллесдорфе с трудом наладили и развернули только к 1915 году массовое производство вооружения.
В отношении артиллерии имелись также недостаточные мобилизационные запасы и незначительная продукция орудийных и изготовляющих огнеприпасы заводов [16]. Намеченное в начале 1914 года перевооружение полевой артиллерии новыми гаубицами, всего в количестве 1512 гаубиц, потребовало для своего осуществления на заводах Скода около 2 лет.
Не менее остро стоял вопрос и с запасами снарядов для артиллерии. Мобилизационные запасы определялись по 550–670 выстрелов [17] на полевую пушку, по 460–577 выстрелов на 10-см полевую гаубицу и по 433–476 выстрелов на 15-см тяжелую гаубицу. Из этого количества при батареях и в войсковых парках находилось только около 490 выстрелов на пушку и около 360 выстрелов на 10-см и 15-см гаубицы, а остальные по мере снаряжения подавались на фронт ничтожными порциями. В среднем ежедневно на фронт прибывало всего по 7 000 снарядов для полевых пушек и по 1 000 – 1.500 снарядов для легких и тяжелых гаубиц [18]. В результате с первыми же боями в австро-венгерской армии наступил снарядный голод, который не был изжит в течение всей войны.
Таким образом, военная промышленность обеих стран с большим трудом могла развернуться для удовлетворения потребностей мобилизованных армий. А промышленность, работавшая на нужды населения, не была подготовлена для перехода к работе на армию, что еще более осложнило положение обоих противников.
Внутреннее политическое положение России и Австро-Венгрии
Но если экономическое состояние русской монархии, а в особенности Австро-Венгрии, внушало серьезные сомнения в отношении возможности выдержать длительную войну, то внутреннее политическое положение обеих империй не давало никаких оснований рассчитывать, что эти государства в состоянии выдержать тяжелые испытания на классовом и национальном фронтах войны. После революции 1905 года внутренняя политика русского правительства даже в оценке [19] бывшего члена государственного совета барона Розена определялась «узко воинствующим национализмом известных кругов русского общества и натиском беспросветной реакции».
Реакционный характер внутренней политики, шедшей с 1907 года под столыпинским лозунгом – сперва успокоение, а потом реформы, – приводит в конечном счете к тому, что «в деревне [20] растут слои, враждебные русской буржуазии и самодержавию, а в городе среди крупной буржуазии растут оппозиционные настроения».
Рабочее движение, начиная с 1911 г., а в особенности с 1912 г. (Ленский расстрел), колоссально выросло. В то время как в 1910 году было 222 забастовки с 46 000 забастовщиков, в 1911 году – уже 422 забастовки с 750 000 забастовщиков, а в 1913 году – 2142 забастовки и 861 000 забастовщиков. За 4 года количество бастовавших рабочих увеличилось в 20 раз. 1 мая 1914 года уже бастовали более миллиона рабочих. Все это указывало на непрочность положения внутри Российской империи. Даже лидер правых в государственном совете Дурново в известной записке [21], анализируя классовые группировки царской России, пришел к выводу, что «соображения внутренней политики должны удерживать Россию от решения вступить в войну, так как результатом ее может быть только торжество самых крайних течений и революция, доведенная до логического ее конца».
В Австро-Венгрии дуализм оказывал существенное влияние на внутреннее политическое положение монархии. Начиная с 1867 года, Венгрия, добившись национального объединения, стремится подавить подвластных ей румын, хорватов и словаков. Грубый и энергичный национализм венгерцев был связан с наличностью социального строя, в котором первенствующее значение имели крупные помещики-землевладельцы. В Австрии, оставшейся слабейшей половиной монархии, борьба национальностей переплеталась и осложнялась классовой борьбой. Нигде в мире борьба национальностей не была так обострена и не была так связана с самым существованием австро-венгерского государства. Внутренний кризис не разрешался ни политикой централизма, ни признанием господствующей роли австрийских немцев, ни политикой компромиссов с другими национальностями[22].
Буржуазный национализм отразился и на австрийском рабочем движении. «Экономическая отсталость Австрии, – пишет Зиновьев, – преобладание мелкой буржуазии, мелкого мещанства, сравнительная слабость крупной промышленности создавали условия, благоприятствующие процветанию оппортунизма в австрийском рабочем движении». «Путь от оппортунизма к социал-шовинизму в его основных чертах пройден был в Австрии еще до войны». Вся политика официальной австрийской социал-демократии задолго до войны исходила из сохранения Габсбургской монархии.
2. Краткий очерк политической обстановки и политической подготовки Польско-Галицийского театра военных действий [23]
Как известно, русское правительство и высшие военные круги давно готовились к войне против Германии и Австро-Венгрии и давно предвидели, что одним из важнейших театров этой войны будет Галиция и пограничные с ней Польша (бывший «Привислинский край») и Украина (бывшие юго-западные губернии). Но характерной чертой этого театра являлось то, что на нем по обе стороны границы жили представители одних и тех же двух народов – поляков и украинцев (называвшихся в России «малороссами», а в Галиции – «русинами»). Это, конечно, вносило большое осложнение в общую политическую обстановку будущего театра и в его соответственную «обработку».
Русская Польша находилась на положении почти оккупированного государства, и население ее относилось в общем крайне враждебно к России, особенно к русскому правительству и той массе военных и чиновников, которые наводняли Польшу и составляли в ней привилегированную касту. Но в этом общем враждебном отношении можно было различить целый ряд весьма существенных оттенков. Наиболее примирительную и оппортунистическую позицию занимала буржуазия, главным образом, еврейская, а затем и польская, которая была теснейшим образом связана с русским рынком и готова была, чтобы не потерять этого рынка, помириться на весьма скромной областной автономии. Наоборот, самую враждебную и непримиримую позицию в национальном вопросе занимала резко националистически настроенная мелкобуржуазная и мелко-помещичья польская интеллигенция, увлекшая за собою и часть рабочих и поставлявшая главные кадры для так называемой «правицы» (т. е. правого крыла) ППС («Польской социалистической партии»). Эта интеллигенция, выдвинувшая таких вождей, как Пилсудский, всегда мечтала о независимом польском государстве, в котором, как ей казалось, она будет призвана играть руководящую роль, при чем образование независимой Польши ставила в связь с грядущей войной и военным разгромом России. Наиболее сознательная в классовом отношении часть пролетариата, входившая в польскую с.-д. партию, стояла на интернационалистической позиции и борьбу с царизмом вела рука об руку с революционной частью российской социал-демократии (большевиками).
В украинской части русской Польши («Холмщина») православное духовенство и русские националисты вели, при поддержке русского правительства, агрессивную и вызывающую политику по отношению к польскому населению и католической церкви.
По другую сторону границы, в Галиции, национально-классовые отношения сложились исторически совершенно иначе. Поляки пользовались там большой автономией, имели свой сейм, и господствующие классы Галиции, наряду с господствующими классами австрийских немцев и венгров, составляли одну из опор династии Габсбургов [24]. Националистической и австрофильской была и ориентация польско-галицийской интеллигенции, левое крыло которой, галицийские c.-д., с их вождем Дашинским (нынешний председатель польского сейма), имело значительное влияние на польских (а отчасти и украинских) рабочих и крестьян Галиции и находилось в близком идейном родстве с «правицей» ППС.