Жестокое поверье, на которое ссылается Грабб, состоит в предположении, что случатся самые страшные несчастья, если до захода солнца покойник останется непогребенным. Его присутствие среди них в течение ночи внушает им безумный страх, и потому они всегда торопятся покончить с ним. Часто, по их представлениям, умирающий уже мертв. (Для многих первобытных людей жизнь прекращается еще до того, как полностью исчезнет дыхание и остановится сердце.) В этот момент ленгуа думают лишь о том, как избавиться от мертвеца, и их страх не оставляет места ни для какого иного чувства. Однако в течение нередко длительного промежутка времени, который разделяет тот день, когда потеряна всякая надежда, и кончину, если больной оставлен, если люди кажутся безразличными к его нуждам и страданиям, то причиной этого, конечно, является другое «жестокое поверье». Какую бы жалость к нему ни испытывали, приблизиться не осмеливаются, потому что сделать это чересчур опасно, ибо точно так же, как упавший в воду человек на Камчатке, как женщина у тлинкитов, которая вот-вот умрет от схваток, как пораженный молнией в Южной Африке, как потерпевший крушение на островах Фиджи, он отныне является res sacrae. Во всех этих случаях внешняя бесчувственность окружения объясняется одними и теми же причинами.
О том, что, по мнению некоторых индейцев Южной Америки, серьезная, неизлечимая болезнь является одной из форм «несчастного случая», «беды», обнаруживающей гнев невидимых сил против заболевшего, можно заключить по тому, как они ведут себя в отношении своих больных. Однако указания на это совершенно определенны в других, более развитых обществах, например, в некоторых полинезийских, где невидимые силы приобретают более или менее антропоморфный облик. Приведем некоторые примеры, выбранные из наиболее показательных. «Как только, — говорит Эллис, — кто-либо заболевает какой-то болезнью, его считают проклятым богами. Полагают, что либо за совершенное преступление, либо под воздействием врага он стал объектом их гнева, следствием которого явилась его болезнь. Такие представления по поводу происхождения болезни заглушают всякое чувство симпатии и сострадания и отвращают всех от выражений доброты, столь приятных для несчастных и приносящих им такое успокоение в их страданиях. Внимание родственников и друзей больного обращается к богам: прилагают самые большие усилия для того, чтобы успокоить их гнев, дарами и заклятьями остановить последствия этого гнева. Самые простые лекарства, которые дают больному, рассматриваются скорее как орудие или посредник, через которого якобы действует бог, чем как обладающие сами по себе какой-либо силой, способной не допустить осложнения болезни. Если же молитвы, подношения и лекарства не дают результата, то полагают, что боги неумолимы и больной осужден (doomed) умереть. В этом случае подозревают, что он совершил какое-то очень серьезное преступление»[68].
В другом месте Эллис пишет: «Считалось, что всякая болезнь являлась следствием (действия) какой-то сверхъестественной силы. Ее насылали боги за какое-то нарушение табу, в котором больной оказывался виновным, или в результате совершенных врагом жертвоприношений с целью вызвать его смерть. Возможно, этим в значительной мере и объясняется забвение их больных и та жестокость, с которой они с ними обращаются… Они охотно признают, что у них есть яды, которые, будучи смешанными с пищей, вызывают судороги и смерть; однако, по их мнению, эти результаты объясняются скорее гневом божества, действующего посредством этих веществ, чем самими ядами. Те, кто умирает, съев ядовитую рыбу, умирает под воздействием богов, которые, как считается, вошли в рыбу и сделали ее ядовитой… Погибших в сражении также рассматривают как умерших из-за действия богов, которые, как думали туземцы, действительно проникли в оружие врагов. Следовательно, тот, кто внезапно умирает, оказывается, как говорили, взят богом»[69].