Аналогичное влияние, которое осуществляется благодаря рассказыванию сказок, было хорошо объяснено Перхэмом. «Чувство невидимого, — пишет он, — всегда и активно присутствует в жизни даяков. Духи и демоны им кажутся столь же реальными, как и они сами. Во время праздника голов добиваются присутствия Сингаланг Буронга. Его можно назвать Марсом мифологии морских даяков, и обитает он далеко-далеко за небесами. Однако тот, кто вызывает его, делает это не в форме молитвы, непосредственно обращенной к этому могущественному существу. Вызывание облечено в форму истории, рассказывающей о том, как мифический герой Клинг, или Клиенг, праздновал праздник голов и позвал на него Сингаланг Буронга. Этот Клинг, о котором рассказывают много сказок, является духом; как считается, он живет где-то по соседству с людьми и может делать им добро. Таким образом, даякский жрец (или жрецы), распевая свой менгап (рассказ) и расхаживая из конца в конец длинной веранды дома, на самом деле описывают организованный Клингом праздник и то, как на него был приглашен Сингаланг Буронг и как он на него пришел. В своих мыслях даяки идентифицируют себя с Клингом, и, таким образом, смысл церемонии состоит в том, что изложение этой истории является призывом к Сингаланг Буронгу. При этом предполагают, что он приходит не только в дом Клинга, как повествует об этом легенда, но и в сам даякский дом, где в это время отмечается праздник: здесь его встречают особой церемонией, ему предлагают еду и жертву»[17].
Благодаря мистической силе декламируемого рассказа даяк является героем, он оказывает гостеприимство божеству: следовательно, к даякам снизошло само божество, и они на самом деле принимают его. Декламация оказывается значительно более действенной, чем взывание или даже молитва. Она создает такую сопричастность, в которой, по выражению Перхэма, рассказчик отождествляется с героем. Перхэм совершенно справедливо объясняет этот факт мистическим характером менталитета даяков. Так же обстоит дело и у папуасов Новой Гвинеи. Когда в определенное время года они в очередной раз вспоминают о благодеяниях своих героев для того, чтобы ускорить рост таро, они также чувствуют реальное присутствие тех, о которых они рассказывают легенду, и идентифицируют себя с ними.
В центральной части Целебеса «истории рассказывают только во время уборки риса, то есть обычно с августа по октябрь. Как правило, этот обычай соблюдают. Рассказывать истории в иное время считается как бы нарушением, которое может повлечь за собой неурожай, обычно и так весьма скудный. В этих рассказах (которые называют рассказами о предках) предки пребывают живыми, в качестве духов… Именно в это время года больше, чем во всякое другое, предкам оказывают почести, либо делая им подношения, либо восхваляя их деяния»[18]. Хотя наблюдатель и не сообщает об этом, не будет безосновательным предположить, что и тораджа, как и папуасы, приписывают декламации этих рассказов магическое свойство.
В Южной Америке, в обществах банту и в Западной Африке, на большинстве островов Океании, а также в других местах было отмечено очень неравное разделение земледельческого труда между полами. Почти всюду работы на огородах, плантациях и полях лежат в основном на женщинах, и при этом они должны выполнять еще и другие обязанности, например, ухаживать за детьми, готовить еду и т. п. Там, где мужчины не полностью избавлены от работы на полях, они обычно принимают в них участие, лишь совершая некоторые предварительные или заключительные операции. Они, например, должны на предназначенном для возделывания участке срубить деревья, выкорчевать пни и поднять целину. Однако собственно земледельческие работы выполняются только женщинами.
В этом усматривали злоупотребление силой либо особый случай более чем сомнительного правила, согласно которому положение женщины якобы тем более жалко, чем ниже уровень развития общества, либо, наконец, необходимое следствие того, что мужчины часто заняты другим: войной, охотой, походами, беседами и т. п. Возможно, все эти разные объяснения и не совсем неверны, но истинная причина этого явления заключается в другом: у самого мужчины часто есть занятия столь же утомительные, что и полевые работы, а кроме того, он не смог бы, даже если бы и захотел, ничего изменить в разделении труда, происхождение которого имеет мистический характер. Если почти все, что относится к возделыванию растений и уходу за деревьями, является обязанностью женщин, то это объясняется тем, что в социальной группе они воплощают принцип плодородия. Для того чтобы плодоносили возделываемые поля и деревья, необходимо, чтобы между ними и членами социальной группы, которые ухаживают за ними, установилась сопричастность; необходимо, чтобы в них перешло плодородие, а следовательно, чтобы и в самих членах группы был заключен этот принцип. Мужчины вполне могли бы работать на полях наравне с женщинами или больше них, с еще большим рвением выворачивать глыбы земли, так же или еще более тщательно сажать и пересаживать, однако все это — напрасный труд! Земля уродит лишь против воли, да и то скудно. Бананы и пальмы останутся почти без плодов. Только работа женщин дает полям и огородам плодородие, так как этим своим свойством она обязана их полу. Поскольку же причина этого разделения труда такова, то ее мистический характер делает его неприкосновенным. Даже если предположить, что мужчины пожелали бы взять на себя этот тяжелый труд, они бы в нем не преуспели. Впрочем, и сами женщины из-за боязни голода не согласились бы отказаться от него.
18
Dr. N. Adriani. Etude sur la littérature des To Radja // Tijdschrift voor indische taal-landen volkerkunde, XL. p. 341.