Выбрать главу

А Викентий вновь появился в моей жизни. Муж любил только играть в карты и поспать после обеда, а мне нравилась светская жизнь. Я любила балы, танцы, прогулки верхом. Викентий сопровождал меня, когда не уезжал в свои географические путешествия. Все было прекрасно! А однажды мой муж пришел ночью ко мне в спальню (мы давно уже спали раздельно) и сказал мне: «Недавно получил я чин статского советника, мадам, но этот чин ничто по сравнению с „почетным“ чином рогоносца, который я ношу вот уже много лет! Мне надоело это! Я только ждал чина, чтобы прекратить сие безобразие, а теперь мы собираемся и уезжаем ко мне на родину, в N-ск…»

Мне стало дурно. Как это так, я, коренная петербурженка, воспитанница Смольного института благородных девиц, оставлю все и поеду в какой-то N-ск, о котором я слыхом не слыхивала! У меня тут же случилась истерика, но мой мягкий увалень-муж был непреклонен. Через месяц я уже тряслась в карете по направлению к N-ску.

Через много лет, уже после смерти мужа, я узнала такую историю: муж пришел к Кобринскому и потребовал от него прекратить со мной сношения. Кобринский расхохотался ему в лицо и заявил, что это я вешаюсь ему на шею, что я ему надоела, и он был бы рад сам от меня избавиться. Он лгал от первого до последнего слова. Муж сказал ему, что жаждет покинуть Санкт-Петербург и уехать на родину, но ему обещан чин, и пока он его не получит, не уедет из столицы. Кобринский спросил мужа, дает ли тот слово дворянина, что по присвоении чина он покинет столицу? Муж подтвердил, а через два месяца получил чин не без помощи графа.

Моя ханская кровь требовала мести, но я не знала, как ее осуществить. Постепенно я занялась домом, поместьем, крепостными — все требовало присмотра. Я выгнала жулика-управляющего, а на его место взяла порядочного человека. У меня не было свободной минуты, а муж так и лежал на диване с трубкой во рту. И умер во сне — он давно уже не имел ко мне никакого отношения.

Я жила тихо, ездила на богомолье, присматривала за тобой, Полина — другой семьи у меня не было, и думала, что состарюсь в тишине и спокойствии.

Прошло много лет, о графе Кобринском до меня доносились лишь отрывочные слухи. И однажды я получила от него короткое письмецо: ничего особенного, жива ли, здорова ли, есть ли дети? Будто он не знал, что я по его милости не могла иметь детей! Моя ненависть вспыхнула с новой силой, но я старая и поэтому смогла обуздать свои чувства. Вступив в переписку с графом, я жаждала только одного, чтобы он приехал ко мне и я высказала бы ему все! Как он погубил мою жизнь своим себялюбием, как оставил меня бесплодной смоковницей, как из-за него я вышла замуж за нелюбимого. Да и чин бы припомнила, которым не наградили, а унизили моего ни в чем не виноватого супруга Ивана Сергеевича.

Он приехал ко мне, молодой и бодрый, а я превратилась за эти годы в совершеннейшую развалину. В свои шестьдесят шесть он выглядел от силы на пятьдесят пять лет и после ужина, увидев тебя впервые, Полина, сказал, что подумает, а не жениться ли ему? Он пренебрег мной и желает теперь мою внучатую племянницу! Не бывать этого!

В сумерки я вошла к нему в комнату — он сидел и перелистывал дневник твоего мужа, Полина.

— А, это ты? — сказал он недовольно, так как мой приход отрывал его от чтения. — Занятная штука этот дневник. Найду то, что здесь запрятано и женюсь на вдове Авилова. А это будет ее приданым.

— А как же книга? — спросила я. — Ты же собирался издать книгу!

— Я еще не сошел с ума, — он рассмеялся дребезжащим смехом. — Показать всем, что где-то спрятано сокровище? Нет уж, лучше я сам его найду! А экспедицию оформлю за счет географического общества.

— Но Полина надеялась… И для этого я вызвала тебя, а она отдала единственную память о муже.

— Ничего, графиней будет. Ребенка мне родит, не тебе чета.

Последние слова были каплей, переполнившей чашу терпения. Я зашла за кровать, аккуратно сняла шнурок с колокольчика для вызова слуг (он едва звякнул) и затянула его у негодяя на шее.

Хрипел он недолго. В глазах застыла мука и безмерное удивление. Даже в предсмертный миг он остался верен себе — брюки встали колом, и на них расплылось мокрое пятно.

Открыв дверь, я незамеченной вышла из гостевой комнаты и прошла к себе. На меня снизошел покой, я ничего не боялась и двигалась, как лунатичка. В спальне упала на кровать и заснула. Спала около двух часов, а потом поднялась и решила проверить, нашли графа или нет. В доме было тихо. Я позвала Грушу, а когда та поднималась по лестницу, отворила дверь комнаты графа, увидела его обезображенное лицо и, нисколько не притворяясь, упала в обморок.

Вот так все и произошло.

Мы немного помолчали. Потом я встала и сказала ей так:

— Бог вам судья, тетушка. Никому я говорить ничего не буду, вижу, вы себя сами казните. Прощайте.

И вышла из ее дома.

Вот такие у нас скелеты в шкафу, как любила повторять наша мисс Томпсон, учительница английского. Знаю только одно — тому преступнику не поможет признание тетушки. Его все равно повесят — не за четыре убийства, так за три. А мое дело — сторона.

Вот и все, Юленька.

Пиши мне.

Твоя подруга Полина.

P.S. Забыла упомянуть. Егорову отвезли в больницу для душевнобольных. У нее, после того, как она оклеветала себя и призналась в убийстве попечителя, резко помутился разум, и после буйного припадка в институте мадам фон Лутц вызвала карету скорой помощи и ее увезли. Оказалось, она видела, как преступник убивал попечителя, но она не могла поверить своим глазам, что убивал учитель. В голове у нее все смешалось, поэтому она обвинила себя и рассказала про камень из геологической коллекции. Кроликов потом, в беседе с нами все удивлялся, откуда ей так точно известно об орудии преступления? Значит, она и убила! Если бы ее не увезли в больницу, он бы продолжал сомневаться. А если бы она не была больной, то других смертей могло бы и не быть…

Целую.

Полина.

* * *

Штабс-капитан Николай Сомов — поручику Лейб-Гвардии Кирасирского Его Величества полка Алексею Красновскому, Москва.

Алеша, вот и настал тот день!

Я решил сделать мадам Авиловой, моей несравненной Полине, предложение. Не помню, когда я последний раз так фиксатуарил усы и выдергивал волоски из носа. Надел свежую рубашку, денщик так славно начистил сапоги, что в них небо отражалось, и отправился к Полине.

Прихожу, а Полины нет — она у отца. Я галопом туда. Полина с отцом, Настей и Урсусом сидели за столом и о чем-то ожесточенно спорили.

— Николай Львович! — обрадовалась она. — Садитесь с нами. Мы чаевничаем. Будете?

Мне от страха требовалось чего-то покрепче, но я сдержался и только кивнул. Полина налила мне чаю, положила в розетку варенья и попросила:

— Рассудите нас, мы тут спорим.

— А в чем суть спора? — спросил я и неожиданно громко отхлебнул чаю. Кажется, не заметили.

— Я говорю, что Владимир зашифровал название острова в дневнике, а papa смеется, говорит, что я в детстве господ Фенимора Купера и Вальтера Скотта начиталась, вот и придумываю разную чепуху.

— Полинька, — усмехнулся Лазарь Петрович, — так Владимир сам не знал, где этот остров находится. Он же писал об этом.

— Он боялся, что дневник мизераблям разным в руки попадет и тайну раскроет тот, кому она не предназначена. Тебя разве не убедили последние события?

— Убедили в том, что людские заблуждения распространены и заразны. Как вы считаете, штабс-капитан?