На экране белокурой девочке связывали руки. Суровые мужчины распластали её на вращающемся диске, метатель ножей надел на глаза повязку, в руке его блеснуло лезвие, через секунду кинжал вонзился в дерево рядом с хрупкой девичьей шеей. Алина вздрогнула.
— Смотри, смотри! — шепнула она. — Сейчас он бросит ещё.
Вика перевела взгляд на экран. Ножи втыкались в древесину, диск вращался, девочка дрожала, метатель ликовал.
— Когда я была маленькой, — рассказала Алина, — у меня был перочинный ножик с инкрустированной разноцветными камешками рукояткой. До сих пор жалею, что потеряла его.
— Давай проведём отпуск вместе, — кусала её за мочку уха Вика. — Где-нибудь в Таиланде, в Малайзии.
— Муж не отпустит меня. Он даже в кино отпускает меня неохотно.
Встречаться становилось всё труднее. Вроде бы ничего особенного, вроде бы выйди на улицу и иди куда хочешь, но постоянно возникали препятствия. Мужья тянули их на какие-то мероприятия, где они не пересекались, ничтожные домашние заботы связывали руки, да и работа — она отнимала всё время. Глупая, бессмысленная работа.
В ресторане они сделали скромный заказ. Отпивали из бокалов вино, смотрели друг другу в глаза и смущённо отводили их. Чтобы не заметили окружающие.
— Мясо недожаренное, — жаловалась Алина, раздирая непослушные тягучие волокна.
— Ты неправильно пользуешься ножом, — подсказала Вика. — Смотри, как надо.
Она положила ладонь на руку Алины и уверенно провела ножом по мясу. Кусочек его отделился от бесформенной целостности и одиноко замер у края тарелки.
— Ножи любят уверенность и силу, — Вика отпустила ладонь подруги и подалась назад, прислонившись спиной к спинке стула.
Они шли по набережной. В мёртвой зоне между фонарями — несколько неосвещённых метров — целовались. Вика трогала подругу за ягодицы, обеими руками, грубо, алчно. Алина смущалась. Отношения с Викторией были первым искренним поступком в её жизни, эта искренность пугала.
Пугала и необратимо втягивала. Ласки мужа казались ей теперь вульгарными, ничтожными. Да и сам он, с капельками пота на лбу, со слюнявыми губами, с волосатой грудью и спиной, становился всё более неприятным.
— Какой из них тебе нравится? — спросила Вика, показывая на ножи.
Они с Алиной пили чай. Весь вечер — в кои-то века! — был свободен. Был их. Ни мужей, ни забот.
— Вот этот, — дотронулась Алина до одного из ножей.
— О, такой длинный! Ты любишь, чтобы было подлиннее?
Алина рассмеялась.
— Размер никогда не имел для меня большого значения, но этот длинный… он более самоотверженный, целенаправленный. Он словно демонстрирует всем своим видом готовность проникнуть в тебя.
— А мой любимый вот этот, — показала Вика на более короткий и толстый. — Длинные всегда пугали меня, а в этом толстячке я вижу что-то ласковое, игривое. Он такой весёлый, шаловливый, так и хочет задрать тебе юбку.
Ножи они взяли с собой в постель. Вылизали друг друга с ног до головы. Разгорячённые, водили холодными лезвиями по телам. Кожа прогибалась под нажимом стали, ножи поблескивали.
— Хочу любить тебя всю! — бормотала Вика, втыкая нож Алине в живот.
Та хрипела, смеялась. Извивалась на простыне, обильно окропляя её кровью, и заносила руку для удара.
— Я желала, стремилась… — нож входил Виктории в грудь.
Вика стонала. Стон переходил в вой.
— Быть с тобой всегда и не желать большего… — металл пронзал Алину.
— Ты пришла и будешь… Ты моя! — лезвие вспарывало тело Вики.
Их губы сблизились. Кровь струилась изо рта, они размазывали её языками по подбородкам и всаживали друг в друга ножи.
Наступила ночь.
ВЕЧЕР НАСТУПАЕТ НЕЗАМЕТНО
«Ну и что. Это ведь не угадаешь. Знал бы, как нужно, иначе бы сейчас жил».
«Подержи вот так, будь добр».
«У тебя волосы секутся».
«Я знаю».
«Стригись короче».
«Не хочу коротко. И не жил бы ты никак иначе. Как есть, так и будет — судьба».
«Круги, одни лишь круги. Бегаешь, задыхаешься — а всё тщетно».
«Да и как бы ты мог жить иначе? Как вообще можно жить иначе?»
«Гонит будто кто. Остановиться бы — невозможно. Хочешь, а невозможно. Почему невозможно?!»
«Вправо поверни теперь. Ещё правее. У нас в кладовке за стенкой мышь живёт. К нам прогрызается. Я каждую ночь её слышу — спать не могу».
«Я в детстве как-то мышь убил…»
«Вот, ещё раз подвиг повторишь».
«Лопатой…Мне потом так жалко её стало — чуть не плакал».
«А я в детстве даже комаров убивать боялась. Лежишь ночью в постели — а лето, жарко — они толпами вокруг вьются, вьются. А я отмахиваюсь только, бить боюсь».
«Всё так неконкретно, проносится мимо. Меня удивляет это».
«На днях одноклассницу встретила. Второй раз замуж вышла. 0 т первого ребёнок у ней, работает в магазине, продавщицей… Невесёлая какая-то».
«Дни — ночи, ночи — дни. Ты знаешь, что именно в такой последовательности?»
«Ты звонил, кстати? Нет? Позвони, не — сегодня — завтра поздно уже будет. Они ведь не ждут».
«Я окно открою».
«Не надо».
«Почему?»
«Я простужусь. Мне одного сквозняка достаточно, чтобы слечь в постель».
«А ведь я так и не искупался ни разу в этом году».
«Я тоже».
«Да и не хотелось вообще-то».
«Нет, мне хотелось».
«Интересно, если руку близко-близко поднести. Линии, морщинки, а не по-настоящему как-то. Крупно, уродливо».
«Такой ветрище с утра был! Я выходила из дома — чуть не снесло».
«С закрытыми глазами тоже так. Раньше такого не было. Стены эти, кровать, стол — они не отпускают. Нет свежести».
«А какие тучи сегодня! У нас балкон закрыт? Наверно гроза будет».
«Если долго смотреть на небо, то облака начинают перемещаться совсем быстро. Несутся, сливаются, и всё темнее, темнее».
«Двадцать два пятнадцать, двадцать два пятнадцать. Чёрт, не забыть бы».
«Прохлада, я так люблю эту прохладу».
«Стены холодные».
«Это ты горишь».
«С чего мне гореть. От стыда что ли?»
«У тебя щёки красные и уши».
«Зато ты весь белый. Вены аж виднеются».
«Это так смешно — красные уши».
«Я не выспалась, я опять не выспалась сегодня».
«Какой приятный холод. Внутрь его хочется».
«Я не высыпаюсь, не успеваю никуда. Настроение ужасное».
«Таблетку выпей».
«Не помогают».
«Всё, это серьёзно. Если уж и таблетки не помогают…»
«Что-то в груди у меня. Нехорошо как-то. Неделю целую».
«Всего неделю?»
«Как я боюсь рака. Вот умрёшь от рака — господа…»
«У нас обои какого цвета — жёлтого или коричневого?»
«Ты вчерашнюю газету куда положил?»
«То жёлтыми кажутся, то коричневыми…»
«Там объявление одно было, я мельком глядела, думала потом прочитаю.»
«Ты знаешь…»
«Что?»
«Я не люблю тебя».
«Я — на кухню. Приготовлю что-нито».
«А что там у нас?»
«Супа осталось немного. Но хочешь — я новый сварю».
«Нет, я доем».
«Доешь. Но новый всё равно варить надо».
«Поставь чай ещё».
«Ладно».
«Что-то чая захотелось».
«И я бы чай выпила. Сейчас, минут десять подожди».
«У-у, а времени-то уже — вечер! Никогда не могу заметить, как он наступает».
КРАСИВАЯ ИСТОРИЯ ЛЮБВИ С ПЕЧАЛЬНЫМ КОНЦОМ
— Красивую историю любви? — переспросил я её. Она лежала на спине, под пуховым одеялом. Бледная-бледная. — Пожалуйста.
И начал:
Женщина, спустившаяся в тот день с гор, была необычайно красива. Старейшины радовались:
— Люди гор выполняют условия мира. Без сомнения, она — то, что нам нужно.
Её поместили в ветхую хижину на краю деревни. Она была полуразрушенной — стены покосились, в потолке зияли дыры. Было лето однако, дожди ожидались не скоро. Да к тому же избранных женщин всегда помещали сюда.