— Коля! — орали они снова. — Саша!
Часа в четыре утра, когда забрезжил рассвет, дети всё же нашлись. Свернувшись калачиком, прижавшись друг к другу, с дорожками слёз на лице, пацаны спали в ветхом охотничьем шалашике. Тамара тут же хотела растолкать их, но Павел остановил её.
— Не надо, не буди. Напугаешь только.
Сестра послушалась.
— Да они живые ли? — утирала она слёзы.
— Живые, живые. Вон дышат как!
Они присели рядом. По земле стелился туман. Было холодно.
— А я недавно грыжу вырезал, — сказал Павел.
— Да что ты!
— Ага. Терпел, терпел — нет, думаю, хватит.
Вздрогнув, пацаны заворочались.
ПРОЩАЙ, ПРОКЛЯТОЕ ДЕТСТВО!
— Мам, дай мне зеркало! — попросил он маму.
— Нельзя, сынок, нельзя, — ответила она, качая головой.
— Почему?
— Это запрещено. Зеркало — зло, ты увидишь всё искажённо.
Мальчик откинулся на подушку и тяжело вздохнул. Он был бледен: под глазами затаилась синева, на лбу блестели капельки пота, и душевные терзания — они так и проступали из-под тяжёлых век тревожным взглядом.
Краешком полотенца мама вытерла с его лица пот.
— Как хочется посмотреть на себя!.. — шепнул он. — Они уже большие, да?
— Да, они большие, — кивнула мама.
— А сколько миллиметров? Примерно.
— Ну, миллиметров пять… или даже больше. Хорошая такая, густая щетина. Если смотреть издалека — совсем на бороду похоже.
Мальчик слабо улыбнулся. Но тут же нахмурился.
— И всё-таки они ещё очень короткие.
— Не всё сразу, сынок. Они растут всё время, каждую минуту. Это незаметно, но это так. Просто нужно потерпеть.
— Как трудно терпеть!
— Но так надо. Ведь ты же знаешь — необходимо пройти через это. И если не выдержишь, сдашься — уже никогда не станешь взрослым. А это страшно.
Он знал, как это страшно, он хорошо помнил все мамины рассказы. Он лишь крепко сжал зубы — чтобы быть твёрже, закрыл глаза — чтобы не дать проникнуть в себя Отчаянию, и попытался забыться. Мама поцеловала его в лоб, подоткнула одеяло и тихо ушла.
Он так и не заснул этой ночью, не смог. В самый последний момент, когда уже казалось, что сон стоит на пороге сознания и вот-вот поглотит его в свои объятия, пытливый мозг рождал очередной неприступный образ, очередную злодейку-мысль, которая разбивала сонную твердыню, развеивала её вязкую туманность и возвращала ненужную конкретность. Борьба была упорной, но исход её был предопределён: сам того не хотя, он занимал сторону ясности, хоть и рад бы был всей душой сдаться на милость иллюзорности.
Дом жил своей жизнью. Надо было лишь прислушаться и подождать самую малость, чтобы заметить её проявления. Терпеливый вознаграждался проникновением в тайну стен. Они тогда приходили в движение — бесшумно раздвигались и выворачивали реальность наизнанку, впуская в пространство комнаты своих посланцев. Монстры бессонницы выползали из нор.
Первым приходило остромордое мохнатое существо с круглыми неподвижными глазами, взгляд которых имел способность проникать даже сквозь закрытые веки. Не спеша оно взбиралось по одеялу на кровать и степенно усаживалось на груди мальчика. Оно просто сидело, вперясь неистовым взглядом в детское лицо, не шевелясь и не издавая ни звука. Возможно, оно воплощало собой Уныние.
Чесоточные черви появлялись следом. Сквозь складки простыни и подушки выползали они наружу и копошились на теле, развлекаясь в своих мерзких игрищах. Они были совсем крохотны и кожа зудела от их касаний. Постепенно они скапливались на лице. Они обвивали собой волоски и от слизи, что оставляли они за собой, лицо делалось влажным и липким. Хотелось давить их кулаками, размазывая крохотные тельца по скулам. Он судорожно вскидывал руки, но увы — крепкая бечёвка плотно приковала их к кровати — он был бессилен.
Ещё вокруг летали Страшные Бабочки. Они возникали вдруг, неожиданно, их было неимоверное множество, и звуки, издаваемые ими, рождали холод. Это начиналось с ног, сначала лёгкая волна зарождалась в пальцах, она расширялась, уплотнялась, а потом, сорвавшись, неслась с ужасающей скоростью к голове. Достигнув её, она разбивалась ледяной глыбой и болевой шок от её распада был невыносим. Дыхание обрывалось, тело передёргивалось и в ужасе мальчик открывал глаза. Мрачное, степенное Отчаяние лениво разливалось по коридорам памяти. Оно было властно, всеобъемлюще и беспощадно.
«Ты всё ещё терпишь?» — усмехалось оно коварными покалываниями.
«Да», — откликался он ему.
«И видишь в этом смысл?»
Мальчик не видел в этом уже никакого смысла, но всё же возражал.
«Я хочу стать взрослым».
«Для чего?»
«Взрослым надо стать, потому что на детях проклятие. Оставшийся ребёнком погибнет в хаосе».
«Гнусная ложь. Тебе говорит это мама?»
«Да».
«Она врёт».
«Мама не может врать!»
«Может. Ведь ты же знаешь, что твои волосы совсем не растут, а она твердит тебе о мужественной щетине…»
«Они всё равно растут…»
«Нет, мальчик мой, нет. У тебя они не растут».
«Чем я хуже других?»
«Может быть мама не говорила тебе, но не все мальчики могут стать мужчинами».
«Да, я знаю. Те, кто не выдержит…»
«Нет-нет. Даже из тех, кто выдержит, многие не станут».
«Я не верю в это».
«А знаешь почему? Не потому, что у них не хватит силы воли, не поэтому… Просто-напросто у них не растут на лице волосы».
«У меня растут!»
«А вот и нет. Ты не видел их».
«Я их чувствую».
«Ты обманываешь себя. Тебе просто всё это кажется. Тебе даже руки связали, чтобы ты не мог на ощупь определить, что на лице ничего нет».
«Руки мне связали, чтобы я не испортил всё а минуту слабости».
«Увы, если бы это было так…Всё дело в надежде — согласись, без неё жить тяжело. Твоя мама просто подарила тебе надежду до того, как ты погибнешь в пучине хаоса».
«Хаос, значит, всё же есть».
«Есть, но лишь для тех, кто останется ребёнком в мире взрослых. В этом жестоком, уродливом мире, опустошающем тело и душу. Где же выход, спросишь ты?.. Он в мире детства! Слыхал про такой когда-нибудь?»
«Он существует?»
«Конечно! Это мир, где живут лишь дети. И они не взрослеют, потому что это противоестественно — взрослеть. Он чист, светел и прекрасен. Его наполняют доброта и любовь. Там вечная весна, вечное благоухание и счастье. Хочешь туда?»
«Ты уведёшь меня?..»
«О, да. Я знаю туда дорогу. Лишь там ты найдёшь покой».
«Я хочу туда!»
Мальчик дёргал ручонками, упирался ногами в спинку кровати, тряс головой и рвался, рвался из верёвок, опутавших его по всему телу. Казалось, ещё усилие — и он освободится. Желание уже благоухало в прекрасной стране детства и тело стремилось за ним, но… путы были сильнее. Измождённый, он сдавался и, рыдая горючими слезами, замирал на своей ненавистной кроватке.
Сквозь плотные шторы пробивался робкий дымок света — наступило утро. Дверь тихонько отворилась и босоногая девочка на цыпочках подкралась к кровати. Взгляд её был шаловлив, а движения бесшумны.
— Ууу! — крикнула она звонким голосом, для пущей острастки схватив мальчика за плечи. — Просыпайся, засоня!
Мальчик нехотя открыл глаза. Веки были тяжелы и сухи.
— Я и не спал, — хрипло ответил он. Прокашлялся тут же.
— А давно проснулся? — она уселась на краешек, с ним рядом.
— Я вообще не спал.
— Всю ночь?
— Всю ночь.
Она недоверчиво на него покосилась.
— Ну нет, всю ночь нельзя не спать.
— Я не спал.
— Вот так всё время лежал?
— Угу.
Они помолчали. Девочка встала, подошла к окну и, потянув за шнурок, отодвинула штору. Комнату залил свет, солнце, и стены были плотны сейчас.
— Я знаю почему так — сказала она, вернувшись. — Тебя мучили кошмары.
И кротко взглянула на него. Он не ответил на её взгляд встречной дозой кротости — был также вял и равнодушен. Она отвела глаза.