— Мы приехали в Париж! А ты?
— А что — я?
— А ты… самострел!
— Я самострел?
— А что, скажешь, я?
— Нет, не скажу. Ты героическая женщина, самоотверженная жена, бросилась спасать мою жизнь, честь и достоинство.
— И достоинство в том числе, — не упустила случая хихикнуть Маша. — Я бросилась спасать тебя от глупостей. Зачем ты полез тайком? Можно было бы днем туда отправиться и поискать.
— Но ведь меня никто не поймал? И потом — так интереснее. Подвески королевы…
— А если бы поймали? Мушкетер! Кстати, собака разве не в счет? Она тебя и поймала.
— А медальон не в счет?
— Ладно. Медальон в счет. Ты его нашел! Проявив чудеса героизма.
— Значит, я не самострел?
— Самострел. Лежишь теперь, ни на что не годный.
Маша обвела выразительным взглядом фигуру мужа в кровати. Он лежал с забинтованной ногой, лицо его, однако, выражало полное довольство: на Машиной шее победно поблескивал вновь обретенный медальон. Подвески королевы меркли в его свете…
— Ладно, не самострел. Агент ноль-ноль-семь!
— Так точно, Мани Пенни! — загоготал Павел, нежно поглядывая на аппетитные Машины бедра. — Я снова готов к свершениям во имя моей королевы! Мальвина! Дульсинея! — Он потянул руку в направлении своего взгляда. Маша поймала ее и задержала наметившееся целеустремленное продвижение.
— Машка! Я живой и здоровый! — Павел приподнялся на локте.
— Лежать! Раз здоровый… — властно приказала Маша и, неожиданно гибко извернувшись, прижалась лицом к Пашиному животу, сильно выдохнув в него воздух.
— Машка! Щекотно же! — заорал Павел, дернулся и ойкнул от пронзившей его лодыжку боли.
— От же зараза! Как она меня не съела? — Павел обнял Машину голову и погладил по волосам. — Теперь лежу тут, как инвалид войны, пострадавший в борьбе за частную собственность. Ни тебе жену приласкать, ни тебе по городу погулять, ничего низзя! Ах, диета! То нельзя и ета-а-а-а… — заблажил Павел голосом Козловского.
— Вот и я о том, Пашенька. Но ты же шаляпинский фанат, чего это ты вдруг запел не своим голосом?
— От бессилия, о радость моих очей!
— Это можно поправить… — проникновенно произнесла Маша и провела теплой ласковой рукой по распростертым чреслам. Глаза Павла закрылись в неописуемом блаженстве.
— Ой, Машенька, еще давай так…
— Сначала поесть надо, потом и десерт… на сладкое, — хозяйственно сказала Маша и выскочила из импровизированного лазарета.
Баржа еле заметно покачивалась на речных волнах.
Маша вернулась со столиком. На нем были изящно расставлены тарелочки, вазочка с цветами и лежали скрученные в трубочку салфетки.
— О-о! — возгласом восторга встретил Павел это великолепие. Кажется, начались привилегии для Эдисона? Павел торопливо съел кашку-мюсли и довольно зажмурился, предвкушая десерт. Он догадывался, что собирается сделать Маша, и поцеловал ее руку, пальчик за пальчиком, потом замер, пронзенный нахлынувшим чувством покоя и острого возбуждения. Маша одной рукой передвинула на кровати столик, другой провела кончиками пальцев под простыней, заглядывая в пьянеющие любимые глаза.
— Пашка-а-а, ты куда улетел? — иезуитски прошептала она, легонько пошевеливая рукой. Павел постанывал, силясь держать глаза открытыми и борясь с желанием раствориться в теплом облаке ощущений. Маша медленно потянула простыню на себя… Павел застонал от острого щекочущего движения мягкой шелковистой ткани по его восставшей плоти. Простыня полезла вниз, обнажая ладное мужское тело. Из разноголосого шума, доносившегося с Сены, выделилась блюзовая мелодия. Лодка с туристами медленно прошла под самыми окнами «Ковчега». Легкое покачивание волн добавилось к движениям Машиных рук, многократно усиливая наслаждение. Естество подалось к приближению взрыва. Маша замедлила движения, глаза Павла широко раскрылись, и… в этот момент за Машиной спиной он увидел Симону.
На пару секунд женщина застыла на пороге. Ее лицо последовательно сменило несколько выражений: радостно-приветливое перешло в удивленное, затем в смущенное и, наконец, в восторженное. Маша, вся отдавшись приятным манипуляциям, не могла видеть того, что происходило позади нее: в момент, когда на лице Симоны отразился восторг, Павел начал извергать семя, разбрызгивая его через Машину голову… Симона беззучно ойкнула и исчезла за дверью. Маша продолжала свое благоносное развлечение. Дождавшись окончания острого действия, она накрыла Павла простыней, поцеловала в горячие губы и тихонько спросила, не ожидая ответа:
— Теперь ты еще поспишь?