Маша поджала губы и молчала до самого плавучего дома. Едва они поужинали, она удалилась в спальню. Павел поспешил за ней. Поколебавшись, Маша выдохнула:
— Паш, мне показалось или так оно и есть? Ты очарован Симоной?
— Маша, что такое есть, отрицать не стану. Только… все не совсем так… Давай перенесем разговор на завтра… И вообще, помнишь, ты вспоминала Шиллера, Джека Лондона…
— Ты ничего не понимаешь! Читать про кого-то — это одно. Это сколько угодно! А про себя я не читаю. Про себя я чувствую.
— И что же ты чувствуешь?
— А ты не понимаешь?
— Не то чтобы совсем не понимаю, но все же… ты… — мягко попытался урезонить жену Павел.
Но Маша его уже не слушала, захлопнула за собой дверь ванной комнаты и включила душ. Засыпали они, повернувшись в разные стороны. Сон у обоих в эту ночь был зыбким, тревожным…
Утром Маша продолжила попытки разобраться в происходящем:
— Итак, Павлик, я хочу поговорить о твоем вожделении к Симоне.
— Ты нелогична, Маша. Ну зачем мне вожделеть кого-то, если у меня есть ты? И, кстати, заинтересованность — еще не вожделение.
— Ах, заинтересованность… Прости. Ну хорошо. — Голос Маши стал академически сухим. — Предположим, я путаю понятия и у меня, как у женщины, нет логики! Предположим, что в этой жизни все строго, логично и только логика — путь к организации оптимального течения жизненного процесса, который и позволяет людям прожить вместе долго и счастливо. Тогда, Паша, ты у меня перспективный, талантливый, любящий муж!
— В этом нет никаких сомнений! — вздохнул, успокаиваясь, Павел и вставил в рот толстый фломастер, воображая его гаванской сигарой ручного изготовления. Он несколько раз пыхнул воображаемым дымком, со свистом втягивая воздух из канцелярской принадлежности китайского производства…
— Черт поб-бери! — вдруг выплюнул он «сигару» и рванул в сторону туалета. — Ну и гадость… эта ваша… логика… — Его губы, ставшие черными от красителя, смешно двигались, а голос сотрясал стены «Ковчега», пока не сменился плеском воды, бульканьем и фырканьем. Наконец он вышел из туалетной комнаты и уселся в кресло с явным намерением продолжить приятную тему о собственной семейной исключительности именно его, Павла, как мужа, командира, кормильца и заступника. На лице его красовались причудливые пятна, кожа вокруг губ покраснела, выдавая попытки смыть следы краски. Под носом смутно вырисовывались усики а-ля фюрер в зените славы, а ниже намечалась смазанная клиновидная бородка, как две капли воды похожая на ту, что украшала когда-то кардинала Ришелье.
— Н-ну… — промурлыкал он, не догадываясь, какое зрелище являет жене. — На чем ты закончила свою мысль?
— На том, что ты талантлив. — Маша, стараясь быть серьезной, изо всех сил сдерживала смех. — Успешен…
Подбородок Павла вскинулся вверх, лицо расплылось в улыбке, правая нога удобно улеглась на левую, руки сами собой скрестились на затылке, локти разошлись в стороны, а глаза стали мечтательно закрываться…
— Но… — Интонация Машиного голоса изменилась. — Ты ленив, медлителен именно в той мере, в какой талантлив! А происходит это потому, что сознание собственной талантливости исподволь подтачивает в тебе силу воли. Другой, совсем бесталанный, штурмовал бы высоты любого дела, пока не добился бы чего-то, а потом, снедаемый чувством страха, как бы не потерять достигнутого упорным трудом, упирался бы и упирался каждый день, пока…
— …не сдох! — подвел итог Павел, пошевеливая верхней губой и не понимая, куда клонит жена.
— Это и есть логика! — не смущаясь, закончила мужнину мысль Маша. — Теперь о сердце. Оно просто тукает. Быстро или медленно. Но в его биении заключено все.
— Маша, но ведь словами ты не можешь объяснить, почему поступаешь так, а не иначе! — начал Павел выводить свою тему, умопомрачительно двигая усиками.
— А надо ли, Паша, объяснять? Ты помнишь, как висел на заборе у Дестена? Я, между прочим, спасла тебя от серьезной травмы, в то время как ты играл в казаки-разбойники…
— Правильно, Маша, но ты же не станешь отрицать, что где-то в подсознании ты, наверное, прикинула, куда это я мог поехать, взяла такси и… угадала! Ведь все-таки угадала! Согласись! Это не есть логика!
— Паша, жена, руководствуясь логикой, спала бы…
— Хм-м-м, и то верно… — озадачился Павел, взмахнув полами халата и перебрасывая ноги слева направо. Он сделал вдох и поперхнулся, заметив, что Маша повторила его движение с халатом и ногами. Надо сказать, что когда так сделал Павел, это было одно, но когда взлетели полы Машиного халата, то черные, с переливами драконы дохнули пламенем, как живые. Бедра мелькнули логическим продолжением розовых коленок. А между ними… узкая полоска трусиков. Павел выдохнул, и логика покинула его голову с разрисованной физиономией, причудливо вспорхнула, расплавилась и приобрела совершенно другую форму и содержание… Маша перестала сдерживаться и заразительно рассмеялась, хлопнув себя по коленям, и согнулась в кресле пополам, трясясь и всхлипывая… Павел воровато оглянулся, будто бы в спальне кто-то еще мог быть кроме них, и подскочил поближе, заходя со спины, затем пригнулся и нежно куснул хохотушку в ухо. Маша взвизгнула, рванулась вперед, но, не сумев распрямиться в сильных Пашиных руках, увлекла его за собой. Кресло, будучи предметом исключительно неодушевленным, застряло между борющимися телами, и скульптурная группа с оглушительным грохотом свалилась на пол.