– Пойдёт, нет? – деловито осведомилась Талли. – Вначале постоянно самых ущербных ставят, вряд ли цена сильно взлетит.
– Один серебряный, – лениво сказал кто-то с противоположного края арены. Толстяк тут же повернулся и учтиво поклонился первому поставившему.
– Мам, ну ма-а-ам! – продолжал канючить парень рядом, так мерзко, что у меня даже зубы свело.
– Нет, Ямос, – снизошла наконец до ответа женщина, и от её гнусавого голоса мне захотелось убежать. – Девочка будет отвлекать тебя от учёбы. Мы возьмём раба-мужчину.
– Я не хочу мужчину, мам!
– Тебе и не нужно его хотеть. Тебе нужен раб, который будет о тебе заботиться. Закончили разговор.
Н-да… Чего-то я аж посочувствовал этому Ямосу. Я бы тоже предпочёл сам о себе заботиться, чем терпеть рядом какого-то мужика. Хотя, может, у меня просто недостаточно рабовладельческое мышление.
Пока я сочувствовал Ямосу, Ганлу продали. Тому самому дядьке, который дал один серебряный. Кстати, вот интересно, кто там серебряный?
Местная валюта. Дилс – медная монета. Сотня дилсов – гатс, серебряная монета. Сотня гатсов – солс, золотая монета.
Буквы растаяли быстро, и я успел заметить, как Ганла расплакалась, пока толстяк отстёгивал цепочку. Ошейник, видимо, шёл в подарок.
– А откуда берутся рабы? – спросил я Талли.
– Мамки рожают, – отозвалась та, но, поймав мой укоризненный взгляд, поморщилась и объяснила: – Кто за долги в рабство попадает, кто по дурости. Эта убогая наверняка семье помочь хотела, думала хоть золотой выручить. А отдалась за гатс. Плюс ещё толстяк процент снимет.
Теперь я понял, почему она плакала, и мысленно обругал себя за тормознутость. Мы бы могли выкупить её и подороже… Но с другой стороны, мы-то её, по сути, убили бы потом, а у этого хозяина она, может, до старости доживёт.
– Без шансов, – заявила Талли, видимо, проследив по лицу ход моей мысли. – Если неделю проживёт – считай, повезло. Этот садист ни одного торга не пропускает, откуда только деньги берутся.
Я посмотрел на омерзительного лысого хмыря, похожего на вампира из древних чёрно-белых ужастиков. Он поглаживал Ганлу по голове когтистой лапой и что-то ей нашёптывал на ухо. Бедняжка старалась крепиться. А может, просто не поняла или не поверила до конца, в какой кошмар угодила по собственной воле.
Толстяк тем временем вывел на поводке здоровенного усатого парня, который так неуместно улыбался, будто он был тут хозяином положения.
– Дамы и господа! Танн! – провозгласил толстяк. – Танн может выполнять любую тяжёлую работу, сносит любые неудобства. Главное, не давать ему пить. За десять гатсов вам не найти лучшего раба!
– Даю десять! – дрожащим голосом выкрикнула немолодая женщина и покраснела, видимо, представив, как нагрузит Танна тяжёлой работой и неудобствами.
Толпа понимающе заржала, а Танн, улыбнувшись ещё шире, раскрыл объятия навстречу женщине. Толстяк долбанул его по груди кулаком, что-то сказал, и Танн опустил руки.
– Одиннадцать, – вступила в торги мама Ямоса, несмотря на протестующее шипение сына.
– Одиннадцать гатсов! – завопил толстяк. – Кто больше? Вы только полюбуйтесь на эти мускулы, дамы и господа!
Он одним движением сорвал с Танна его худую рубашонку и открыл взорам публики могучий торс, достойный чемпиона мира по бодибилдингу.
– Вот это кабан! – восхитилась Талли. – Взять, что ли?
И, недолго думая, выкрикнула:
– Тридцать гатсов!
Публика ахнула. Мать Ямоса метнула на Талли гневный взгляд и назвала сорок. Женщина, которая начала торги, заявила половину солса. Страсти накалялись, а Талли, самоустранившись от торговли, хитро улыбалась. Не то просто так похулиганила, не то…
Дело кончилось тем, что Танн достался Ямосу за один золотой солс. Толстяк отдал его, несколько помрачневшего, новым хозяевам, а когда разворачивался, чтобы уйти, хитро подмигнул Талли. Вопросов я задавать не стал, для разнообразия сам понял, что к чему. Видимо, Талли имеет с толстяка некий процент за то, что взвинчивает цену.
– Просто я молодая и безродная, – шепнула она мне на ухо. – Эти снобы скорей сдохнут, чем мне уступят.
Торги продолжались. Толстяк одного за другим сбыл троих мужчин, не таких колоритных, как Танн. Они, как я понял, тоже разошлись по студентам. Тут, верно, учиться без раба – страшный позор.
Талли, великолепно чуя, когда и кому стоит переходить дорогу, несколько раз влезала в торги, пока на неё не начали поглядывать с подозрением. Опять пошли девушки, и Талли принялась толкать меня локтем. Однако не успевал я среагировать, как она, поджав губы, мотала головой. Знатные родители студенток быстро поднимали цену до двух-трёх солсов и выглядели при этом так, будто для них и десять не сумма.