— Одну минуту, сэр, — сказал я, когда он повернулся.
Он посмотрел на меня с удивлением.
— Одну минуту, — промолвил он, — извольте. Если же вы желаете говорить со мной дольше и не будете задавать слишком много вопросов — ваша минута уже прошла, — то не угодно ли вам проводить меня?
— Охотно, — ответил я, поравнявшись с ним.
— У меня свои привычки. И время для бесед ограничено.
— В это время вы обычно прогуливаетесь?
— Да, я прихожу сюда любоваться закатом солнца.
— Не думаю.
— Сэр!
— Вы никогда не смотрите на закат.
— Никогда не смотрю?
— Никогда. Я наблюдаю за вами тринадцать вечеров подряд, и вы ни разу не смотрели на закат, ни разу.
Он сдвинул брови, как бы решая какой-то вопрос.
— Все равно я наслаждаюсь солнечным светом, атмосферой, я гуляю по этой тропинке, через те ворота, — он кивнул головой в сторону, — и кругом…
— Нет, вы никогда так не ходите. Это неправда. Сегодня вечером, например…
— Сегодня вечером! Дайте вспомнить… А! Я только что взглянул на часы и, увидев, что прошло уже три минуты сверх положенного получаса, решил, что гулять уже поздно, и пошел назад.
— Но вы постоянно так делаете.
Он посмотрел на меня и задумался.
— Может быть. Пожалуй, вы правы… Но о чем вы желали поговорить со мной?
— Вот именно об этом.
— Об этом?
— Да, зачем вы это делаете? Каждый вечер вы приходите сюда жужжать.
— Жужжать?
— Да. Вот так.
И я изобразил его жужжание.
Он посмотрел на меня: очевидно, звук ему не понравился.
— Разве я так делаю?
— Каждый вечер.
— А я и не замечал. — Он остановился и посмотрел на меня серьезно. — Неужели, — сказал он, — у меня уже образовалась привычка?
— Похоже на то. Не правда ли?
Он оттянул нижнюю губу двумя пальцами и уставился в лужу у своих ног.
— Мой мозг все время занят, — сказал он. — Значит, вы хотите знать, почему я это делаю? Уверяю вас, сэр, что я сам не знаю, почему, я даже не замечаю этого. А ведь, пожалуй, вы правы: я никогда не заходил дальше этого поля… И это мешает вам?
Я несколько смягчился.
— Не мешает, — сказал я. — Но вообразите, что вы пишете пьесу.
— Не могу этого вообразить.
— Тогда представьте, что занимаетесь чем-нибудь, что требует сосредоточенности.
— Да, конечно, — сказал он и задумался.
Он казался таким огорченным, и я смягчился еще больше. К тому же с моей стороны было довольно невежливо требовать от незнакомого человека объяснений, зачем он жужжит в общественном месте.
— Вы видите, — сказал он робко, — это уже привычка.
— Вполне согласен с вами.
— Это надо прекратить.
— Зачем же, если вам нравится? Притом я не так уж занят, у меня нечто вроде отпуска.
— Вовсе нет, — возразил он, — вовсе нет. Я очень обязан вам. Мне следует воздержаться от этого. Я постараюсь. Могу я попросить вас воспроизвести еще раз это жужжание?
— Вот так, — сказал я, — «ж-ж-ж-ж»… Но знаете…
— Я очень вам обязан. Действительно, я рассеян до нелепости. Вы правы, сэр, совершенно правы. Да, я вам очень обязан. Это прекратится. А теперь, сэр, я уже увел вас дальше, чем следует.
— Надеюсь, вы не обиделись…
— Нисколько, сэр, нисколько.
Мы посмотрели друг на друга. Я приподнял шляпу и пожелал ему доброго вечера. Он порывисто раскланялся, и мы разошлись.
У изгороди я оглянулся на удалявшегося незнакомца. Его манеры резко изменились; он шел, прихрамывая, весь съежившись. Этот контраст с его оживленной жестикуляцией, с жужжанием почему-то странно растрогал меня. Я наблюдал за ним, пока он не скрылся из виду, и от всей души жалея, что полез в чужие дела, поспешно вернулся в домик, к своей пьесе.
Следующие два вечера он не появлялся. Но я все время думал о нем и решил, что как комический тип сентиментального чудака он мог бы, пожалуй, войти в мою пьесу. На третий день он зашел ко мне.
Сначала я недоумевал, почему он пришел: он вел безразличный разговор самым официальным образом, а затем вдруг перешел к делу. Он желал купить у меня домик.
— Видите ли, — сказал он, — я нисколько не сержусь на вас, но вы нарушили мои старые привычки, мой дневной распорядок. Я гуляю здесь уже много лет — целые годы! Конечно, я жужжал… Вы сделали это невозможным!
Я заметил, что он мог найти другое место для прогулок.
— Нет. Здесь нет другого такого места. Это единственное. Я уже справлялся. И теперь после обеда, в четыре часа, я не знаю, куда мне деваться.
— Ну, дорогой сэр, если это так важно для вас…