— Можно для него что-нибудь сделать?
— Что-нибудь дать? — не поняла Извекова.
— Да, да. У меня ничего нет. У вас есть?
Вера Никандровна открыла ридикюль.
— Только вы, вы! Я не могу, — сказала Лиза.
Вера Никандровна осторожным голосом спросила у стражника:
— Разрешается подать… ему?
— Христа ради? Христа ради можно, — согласился стражник покровительственно.
Извекова приблизилась к арестанту. Он протянул руку и взял деньги, не проговорив ни слова, а только сдвинув коленки, в кандалы как будто сказали за него, на своём языке, что он хотел.
— Сколько? — поинтересовался стражник.
Арестант разжал кулак. Стражник пальцем пересчитал на его ладони деньги и мотнул головой, разрешая спрятать.
— Поди купи махорки, — сказал арестант, нехотя шевеля губами.
Стражник почесал лоб, сдвинул фуражку на затылок и потом — солидно водворяя её на положенное место:
— А потребуют к следователю?
— Дай бог — к обеду.
— Смотря как, — усомнился стражник.
— Без тебя дверь, что ли, не найду? — сказал арестант, немного подумав.
— Ты найдёшь. А с меня спросят: где конвоир?
Они разговаривали, не глядя друг на друга и по-прежнему рассматривая женщин. Стражник придержал одной рукой револьвер, другой вытащил из кармана жестяную коробку и щёлкнул по ней ногтем. Открыв, он поставил её на сиденье и вместе с арестантом начал свёртывать цигарку. Ничего на свете будто не существовало для них, кроме закуривания: серьёзны и благоговейны были их движения, точно под руками у них находился жертвенник, а не облезлая жестянка из-под монпансье. Уже кончая курить, стражник проговорил в таком спокойствии, будто разговор и не прекращался:
— Пойдём домой — купим.
— Домой? — сказала удивлённо Лиза, обращаясь наполовину к Вере Никандровне, наполовину к стражнику.
Он блаженно ухмыльнулся, как дед, шуткой напугавший ребёнка, и пояснил со снисхождением:
— К себе в тюрьму, барышня.
Вера Никандровна, как всегда — в волнении, прижала руки к груди и, подавшись вперёд, почти привстав с дивана, заторопилась:
— Вы извините, я хочу спросить. Не скажете ли… Что может означать, если… Вот у меня сын временно в заключении. И до сих пор разрешалось приносить для него бельё. И теперь вдруг запретили. Вы не скажете… почему такое…
— Это смотря как, — ответил стражник.
Арестант покосился на него свысока и спросил:
— Он — политика или уголовный, сын-то?
— Нет, что вы, — какой уголовный! — испугалась Вера Никандровна.
Арестант глядел на неё, и по-прежнему лицо его было красиво и немного злобно в неподвижной правильности черт.
— Про политику — не знаю. А у нас перестают принимать с воли, когда назначат в этап либо если в карцер посадят.
— В карцер — соответственно, — подтвердил стражник.
— Боже мой, — вырвалось у Веры Никандровны, и Лиза в страхе остановила на ней глаза.
Какие-то дамы пришли со двора, за ними ввели нескольких арестантов, и помещение заполнил стук грубых чёботов, тяжёлый запах ношеного сукна. Народ рассасывался комнатами, поворотами коридоров, — лабиринтом большого старого здания. На смену исчезнувшим входили новые люди, и уже непрерывно нарастало движение на потребу заработавшей огромной неуклюжей машины, которая пожирала вместо топлива просителей, подсудимых, обвиняемых, свидетелей, жалобщиков, истцов.
В момент большого оживления, точно возникнув из него, показалась фигура Пастухова. Как повсюду, куда бы он ни явился, Александр Владимирович сразу обратил общее внимание своей осанкой — непринуждённой, утверждавшей себя, как отрадная самоцель. Все, кто находился в коридоре, следили, как он выступал, а он, наверно, не заметил бы никого, если бы Вера Никандровна порывисто не встала с дивана, когда он проходил.
— Здравствуйте, Александр Владимирович, — сказала она в том взволнованном просительном тоне, какой у неё все чаще прорывался последнее время. — Будьте так любезны: стало ли вам известно — по одному ли делу с моим Кириллом вас беспокоят или что другое?
У Пастухова быстро вздёрнулись щеки, образовав обычную непроницаемую, гипсовую улыбку, и он отвёл взгляд на Лизу. В то же время он бегло пожал руку Извековой и слегка неряшливо пропустил через приоткрытые зубы не совсем внятные слова:
— Видите ли. Совершенно ничего нельзя разобрать. Впечатление — что я попал в Китай. Кланяются, говорят — не беспокойтесь, но я не могу понять — что этим крючкотворам нужно? Факт тот, что меня тянут по какому-то делу.