Он все смотрел на Лизу, и она по-гимназически поднялась.
— Мы знакомы, — полу спросил он, расшаркиваясь, — тут так темно. Простите… Вы тоже к товарищу прокурора?
— Да, меня должны сейчас вызвать, — сказала Вера Никандровна. — Мы тут давно.
Он понял, что если они пройдут первыми, то его положение затруднится уже тем, что он будет вторым, и ему откажут в просьбе легче. Его щеки поднялись выше.
— Извините, вы не против, если я пройду раньше вас? У меня отчаянно болит голова. Я не спал всю ночь.
Вера Никандровна согласилась без колебаний, даже поспешно, и он с большой живостью проследовал в канцелярию.
Он пробыл там недолго и вышел словно подменённый: вся картинность его увяла, он ступал редкими, скучными шагами. Он подсел к Извековой и выдохнул, отдуваясь:
— Просили подождать. Подождать — это вежливость чиновников.
Рассмотрев арестанта усталым, но ненасытным своим взглядом, он подоткнул большим пальцем нижнюю губу и хитро усмехнулся Лизе:
— Вот так вот закуют в железны кандалы и двинут по Владимирской дорожке. И ничего не поделаешь! Черт знает что!
— Вы, собственно, о чём хлопочете? — спросила Извекова.
— Чтобы сняли подписку о невыезде. Я же не могу тронуться с места. Как квашня — с печки. Дикость! Просил, чтобы принял прокурор, мне отвечают — не полагается. А что полагается? Напишите прошение, прокурор рассмотрит. Дикость!
— Знаете, — вы совершенно правы! — словоохотливо начала Вера Никандровна, готовясь посвятить Пастухова в историю своих хождений, но в эту минуту её пригласили в канцелярию.
Ознобишин проводил Извекову до кабинета товарища прокурора. Вера Никандровна знала эту комнату — с окнами в полотняных шторах, с внушительным столом посредине, с тремя креслами в отдалении от него и с чиновником, похожим на нерушимую принадлежность кабинета. Привстав, он показал на кресло и опустился не сгибаясь. На белом его кителе не заметно было ни одной складки. Сейчас же, как только Вера Никандровна села, он заявил, вытачивая раз навсегда отобранные слова:
— Его превосходительство господин прокурор палаты наложил на вашей просьбе резолюцию: отказать ввиду отсутствия основания для смягчения меры пресечения.
Он взглянул на Извекову. Она молчала, немного побледнев.
— Вы имеете что-нибудь спросить?
— Совсем? Окончательно?
— Вы просили об освобождении вашего сына из-под стражи на поручительство, указав основанием болезнь. Основание отсутствует. Ваш сын здоров.
— Окончательно? — тихо повторила Вера Никандровна.
— То есть что — окончательно? Сейчас он здоров. Если заболеет, основание, очевидно, возникнет.
— Я хочу знать — неужели больше никакой надежды?
— Содержание под стражей остаётся в силе до конца судебного следствия и приговора по делу.
— Но как же теперь быть? — сказала она с беспомощной простотой.
— Можете просить об освобождении под залог.
— Да? — всколыхнулась и вся как-то затрепетала Вера Никандровна. — Но как, как это сделать, будьте добры?!
— Прошением на имя его превосходительства.
— Нет, я хочу сказать, — ведь это же деньги?
— Денежный залог.
— Я понимаю. Но я хочу спросить — сколько? Сколько надо денег?
— Сумма залога будет определена, если его превосходительство найдёт возможным смягчить меру пресечения.
— Но я ведь должна знать — что это такое? Сколько надо денег? Несколько сот рублей или, может быть, тысячу?
— Я могу сказать только на основании прецедентов, ничего не предопределяя. Несколько тысяч. В практике — редко более десяти.
— Позвольте, — сказала Вера Никандровна, детски-изумлённо улыбаясь и вздёргивая морщинки на лбу, — откуда же я могу взять? Ведь у меня нет.
Товарищ прокурора снова приподнялся:
— Вы извините, но вопрос настолько личный, касающийся, собственно, только вас, что я…
Он скупо развёл руки, одновременно наклонив голову.
— Благодарю вас, благодарю, — с прихваченным дыханием сказала Вера Никандровна и маленькими, частыми шагами ушла из кабинета.
Лиза дожидалась у самого входа в канцелярию. Они миновали арестанта со стражником, уже не заметив их наблюдающих чужих глаз. Пастухов куда-то исчез. Диван заняли новые люди.
Во дворе было много света. Растерянно брели в небе отставшие от толпы некучные облака. Их яркой белизне вторили на земле перепачканные мелом бочки, носилки, огромный ящик с разведённой бирюзовой известью. Убелённые с головы до ног маляры пылили алебастром, занимаясь своей стряпнёй. Рядом лежал невысокими штабелями тёс. Дойдя до него, Вера Никандровна и Лиза сели на доски, как будто раньше сговорившись.