— Какой это Пётр Петрович? — по виду спокойно отозвался он на её вопрос.
— Рагозин, — сказала Лиза.
— Да, — ответил он безразлично, — знаком. Так, как мы все знакомы с соседями по кварталу. Кланяемся.
— Ты у него бываешь?
— Зачем мне бывать?
— Вот и солгал! — торжествующе и поражённо воскликнула Лиза.
— Нет, — сказал он жёстко, ещё больше замедляя шаг.
— Я вижу по лицу! Ты побледнел! Что ты скрываешь? Я знаю, что ты у него был.
— Вот ещё, — упрямо проговорил он. — Откуда ты взяла?
— А ты заходил на наш двор с толпой мальчишек? Помнишь, на второй день пасхи, когда к нам пришёл болгарин с обезьянкой и с органчиком и привёл за собой целую толпу зевак, помнишь?
— Ну и что же — заходил! Посмотрел на обезьянку и ушёл. Я даже, если хочешь, заходил больше, чтобы на твои окна посмотреть: может быть, думал, тебя увижу, а вовсе не из-за обезьянки. Нужна мне обезьянка!
— Вот и неправда. Ещё больше неправда. Я стояла в окне и смотрела на представление. Могу тебе рассказать, что делала обезьянка, все по порядку. Сначала она показывала, как барыня под зонтиком гуляет, потом — как баба за водой ходит, потом — как пьяный мужик под забором валяется…
— Я вижу, ты все на обезьянку смотрела. Не мудрено, что меня потеряла, — усмехнулся Кирилл.
— Я тебя отлично видела, пока ты стоял позади толпы. А вот ты ни разу не поднял голову на окно. Ни разу! Иначе ты меня увидел бы. Меня позвали дома на минутку, я отошла от окна, а когда вернулась, тебя уже не было.
— Надоело смотреть на ломанье, я и ушёл.
— Куда?
— На улицу, домой.
— Я сейчас же побежала посмотреть на улицу, тебя не было. Ты исчез, не уходя со двора. Куда же ты делся? Можно было уйти только к Рагозину.
— Ну, Лиза, при чем тут Рагозин? — повеселев, улыбнулся Кирилл, и его нежность смягчила её. Успокоенная, но с оттенком разочарования, она вздохнула:
— Все-таки я убедилась, ты можешь скрыть от меня правду.
— Я сказал — бывает правда, которую не надо говорить.
— Как, — опять воскликнула Лиза, — может ли быть две правды? Которую надо и которую не надо говорить?
Она резко повернулась к нему, и так как они как раз заходили в Собачьи Липки, то перед ней, как на перевёрнутой странице книги, открылась улица, пустынная улица, по которой шёл единственный человек, и она узнала этого единственного человека мгновенно.
— Отец! — шепнула она, забыв сразу все, о чём говорила.
Она вошла в ворота бульвара, потеряв всю гибкость тела, залубеневшая в своём форменном платье, вытянувшаяся в струнку. Но тотчас она бросилась в сирени, густыми зарослями обнимавшие аллею.
— Тихо! — строго произнёс Кирилл, стараясь не побежать за нею. — Тихо, Лиза! Помни — день Независимости!
Он подтянул на плечо сползавшую куртку, которую с весны носил внакидку, что отличало мужественных взрослых техников от гимназистов, реалистов, коммерсантов, и медленно скрылся там, где шумела, похрустывала тревожно раздвигаемая Лизой листва.
Когда Меркурий Авдеевич подошёл к бульвару, аллея была пуста. Он сразу повернул назад. Вымеривая улицу непреклонными шагами, вдавливая каблуки и трость в землю, как будто любую секунду готовый остановиться и прочно стоять там, где заставит необходимость, он слушал и слушал возмущённым воображением, что скажет, придя домой, жене, Валерии Ивановне. Он скажет:
«Потворщица! Что же ты смотришь? Когда бы дочь твоя фланировала с кавалерами в Липках, на большом бульваре, — была б беда, да не было б стыда! Кто не знает, что Липки есть прибежище легкомыслия и распущенности? Но Липки-то общественное место. Там шляются не одни ловеласы, там найдёшь и приличного посетителя. Туда даже чахоточные ходят за здоровьем, не только голь-шмоль и компания. А что такое Собачьи Липки? Как этакое слово при скромном человеке выговорить? Кусты — вот что такое твои Собачьи Липки! Кусты, и больше ничего! И в кустах прячется с мальчишкой срамница твоя Елизавета. Вот какое ты сокровище вырастила своим потворством. Нет у твоей дочери ни стыда, ни совести!»
Так Меркурий Авдеевич и скажет: нет у дочери ни стыда, нет у неё ни совести! Нет.
10
Блистающее сединой огромное кучевое облако падает с неба на землю, а ветер свистит ему навстречу — с земли на небо: это люлька перекидных качелей взвивается наверх и потом несётся книзу — ух! ух! плещутся девичьи визги, вопят гармонии, голосят парни: