Увлекшись воспоминаниями, я ненароком приблизился к компании тенетников, что-то выискивавших в куче дохлых бабочек (наверное, самые лакомые образчики). Конечно, это была моя оплошность. Последовал пронзительный вскрик, оборвавший дружное чавканье, и внимание всех присутствующих обратилось ко мне.
Очень неприятно, когда плотоядные существа, пусть даже разумные, перестают кормиться и с непонятным интересом присматриваются к тебе. Почему-то сразу вспоминаются детские сказки про людоеда, едва не сожравшего Кота в сапогах, и Волка, покусившегося на Красную Шапочку.
Стараясь не делать резких движений, я попятился. Вопль, скорее всего содержавший в себе какой-то вопрос, повторился.
Даже зная язык тенетников, я ничего не сумел бы ответить им, поскольку звуки такой высоты способны издавать разве что оперные певцы-кастраты, а отнюдь не бродяги, чей голос огрубел от холодных ветров и горячительных напитков. Самое разумное, что я мог сейчас предпринять, – это сматываться подобру-поздорову, словно шелудивый пес, опрометчиво сунувшийся к пиршественному столу.
Однако тенетник, устроивший весь этот тарарам, не отставал. Иголки на его груди встали дыбом, а это означало, что в любой момент они могут превратиться в разящие стрелы.
За свою жизнь я в общем-то не опасался, полагая, что тенетники имеют на меня какие-то особые планы, но сейчас могло случиться одно из тех трагических недоразумений, которыми так богата история общения разных рас и разных культур (апостол Андрей, капитан Кук и дипломат Грибоедов отнюдь не последние, кто занесен в этот скорбный мартиролог).
А ведь причина всему – взаимное непонимание, подогретое нетерпимостью к чужакам. Даже мой мудрый столетний дед говаривал: «Не верь черту, бабе и чужому человеку».
Тенетник между тем догонял меня, ведь ему не нужно было тщательно выверять каждый свой шаг. Окажись мы наедине, я нашел бы способ укротить его прыть, но на глазах враждебно настроенной толпы мне не оставалось ничего другого, как отступать и маневрировать. Ничего, искусная оборона – это половина победы.
Упреждая агрессивные намерения преследователя, я развернул пуховое покрывало на всю ширину, как это делают матадоры, подставляя под удар быка не свое тело, а свой плащ.
Тенетник как будто только этого и ждал. Первая летающая иголка пронзила пух, вторая вскользь задела мой бок, а чтобы уклониться от третьей, я вынужден был совершить отчаянный кувырок.
Четвертая стрела по всем признакам должна была сразить меня, но, к счастью, в тот самый момент мы сошлись почти вплотную. Набросив пух на голову тенетника, я резко присел, оказавшись тем самым вне зоны Досягаемости колючек.
Дальнейшая наша схватка происходила в условиях, недоступных для чужих глаз, как бы под ковром. Длилась она недолго?. Как я и предполагал, тенетник был опасен только своим естественным оружием. Руки его, природой предназначенные для вытягивания и сучения паутинной нити, были плохо приспособлены к захватам и ударам.
Приверженность лишь к одному типу оружия всегда выходит боком. Робин Гуд, потерявший свой лук, и Д'Артаньян, сломавший шпагу, достойны одного лишь сострадания.
Расстались мы, можно сказать, полюбовно. Я устремился к плетеному жилищу, сулившему хотя бы видимость безопасности, а слегка помятый тенетник остался сидеть в траве. Его уцелевшие иголки безвольно повисли. Зрители, прежде бурно болевшие за моего противника, сразу утратили интерес к нам обоим и, как ни в чем не бывало, возобновили трапезу.
Я еще не научился различать тенетников между собой, но тот, который спровоцировал меня на драку, имел одну приметную особенность. Его лицо покрывали многочисленные темные оспинки, похожие на след от порохового ожога.
Почему-то я был уверен, что скоро мы встретимся вновь, и про себя нарек его Рябым.
– Хорошо перекусил? – поинтересовался вещун, первым делом убедившись в целости и сохранности котомки.
– Какое там! Едва ноги унес, – я подробно живописал случившееся со мной происшествие, а в заключение добавил: – Вот тебе и тенетники! Других таких забияк еще поискать надо.
– Это недоразумение, – безапелляционно заявил вещун. – Не принимай его всерьез. Тенетники просто проверяли тебя. Хотели убедиться, что ты тот самый ловкач, за которого себя выдаешь.
– Ничего себе проверка! Меня чуть не изрешетили иголками. Едва-едва увернулся.
– Можешь поверить мне на слово, что, если бы тенетник метал иголки всерьез, ты бы и глазом не успел моргнуть. Ведь они даже прытников на лету сшибают. Тебя разыграли, только и всего.
Печальная судьба загадочных прытников (скорее всего, это какие-то птицы, наподобие наших стрижей) ничуть не занимала меня. Гораздо интереснее было другое – почему все тенетники выглядят словно братья-близнецы.
Бесполые вещуны тоже мало чем отличаются друг от друга, но среди них по крайней мере встречались старики, уже утратившие интерес к жизни, и подростки, еще только мечтающие о собственном яйце.
Я поделился этими мыслями с вещуном, а в качестве примера привел человеческую расу, представители которой разнились между собой и ростом, и цветом кожи, и разрезом глаз, и много чем еще. Это уже не говоря о половых признаках.
Ответ, как всегда, был достаточно витиеват:
– Народ, к которому ты принадлежишь, еще слишком молод, и природа продолжает трудиться над его усовершенствованием. То одно качество изменит, то другое. Вот почему вы такие разные. А тенетники, вполне возможно, уже достигли желаемого идеала, и теперь каждое последующее поколение просто копирует предыдущее.
Мне, как убежденному стороннику эволюционного учения, такие объяснения показались более чем наивными, и я заметил, что народ, состоящий из совершенно одинаковых особей, может легко стать жертвой одного-единственного неблагоприятного фактора. Например, климатических изменений. Или эпидемии.
А что, если тенетники вдруг вымрут, заразившись от меня самым обыкновенным насморком?
Такая печальная перспектива, похоже, ничуть не взволновала вещуна. На каждый мой довод он имел дюжиину контрдоводов, не всегда, правда, убедительных, но зато весьма пространных.
На сей раз он начал, как говорится, от царя Гороха. По его словам, в среде вещунов бытовало древнее сказание, кроме всего прочего, повествовавшее и о начале этого мира.
Прежде каждый народ жил сам по себе, в своей собственной, ни на что не похожей стране, под своими собственными неповторимыми небесами, среди своих зверей и птиц, в согласии со своими богами. Короче, |все было свое, в том числе, наверное, и болезни.
Но случилось так, что высшие существа, от которых зависели жизнь и процветание всех этих разобщенных народов, прогневались на своих подопечных и наказания ради ввергли их в один общий мир, с тех пор называемый Злым Котлом.
Там все перемешалось – и небеса, и страны, и народы. Суша стала хлябью, ясный свет – сумерками, вода – паром, легкое – тяжелым, явное – тайным. Рыбы угодили в пески пустыни, звери – в волны бушующего моря, а небо отказало птицам в приюте. В единый миг сгинули богатые города и великие страны.
Из каждой тысячи живущих уцелел только один, да и тот вынужден был влачить жалкое существование. Владыки превратились в нищих, мореходы – в пастухов, жрецы – в могильщиков, воины – в разбойников. Тот, кто прежде услаждал себя яствами, теперь радовался падали.
Везде бушевали войны. Повсеместно распространившиеся моровые болезни выкашивали целые народы. Прежние законы и прежние боги забылись. Эта эпоха длилась так долго, что о ней помнят только бессмертные создания.
Но постепенно наступило затишье. Бедствия, сотрясавшие Злой Котел, почти прекратились. Рыбы переродились в змей, звери овладели глубинами моря, немногие уцелевшие птицы вернулись в небо.