Облокотившись на письменный стол и сдавливая виски, Павел старался спокойно и холодно решить, какой же из них лучше.
Мириться с тестем — придется признать себя виновным, вернуть Акиму сто тысяч, предложить тестю тридцать, тогда останется двести с хвостиком, но будет возможность быстро наживать и пользоваться прежним почетом. «Но возвращать капитал Акиму…» Павла передернуло от ненависти.
Уехать… но куда? Убытки при переезде понесет большие, и где, кроме Акмолинска и Петропавловска, найдешь такие бешеные барыши. Потом — везде есть свои богатые купцы, разве они дадут дорогу новичку…
Витя Осоков уже не состоял в артели Мохова. По совету Антоныча, он сам организовал артель возчиков в тридцать подвод, подобрал людей, которых в будущем надеялся вовлечь в революционную работу. Никаких процентов за ручательство он не брал, и возить они стали медь со Спасского завода в Петропавловск, захватывая на обратном пути груз для мелких торговцев.
В артель вошел и Митрофан Саввич Романов. Возчики доверяли друг другу и, будучи однолошадниками, обычно делили работу: один рейс на всех лошадях ехала половина хозяев, другой — вторая, а заработок делили поровну. Такой порядок давал людям отдых и возможность справиться с домашними делами. Возглавляли по очереди Романов и Виктор. Они же были связными между подпольными организациями Петропавловска, Акмолинска и Успенского рудника.
Топоркову и по-прежнему неуловимому Трофиму Мокотину удалось организовать небольшие подпольные организации на Спасском заводе и в Караганде. Связными между новыми организациями и старой — на Успенском руднике — были Бостан, Сатай и Мамед. Они же были пропагандистами среди казахской бедноты. Русские, те, у которых земли, денег мало, друзья казахов, убеждали где словом, где песней: «Наши баи, купцы, заводчики, барагер[19] — нам враги…»
Говорить приходилось осторожно. Вековечная косность, бытовые предрассудки крепко держали в своих цепях казахов, но брешь в родовом строе хоть и медленно, все же росла.
Из оседлого аула Мамеда частенько ездили гости к напарникам Карпова в Родионовку. Те помогли землепашцам купить старенький двухлемешный плуг, Андрей Полагутин отремонтировал его, а Егор Лаптев весной научил пахать им.
Песня старого Джаксыбая включила новое событие и пошла летать по степям до самых Каркаралов. Она была неуловимым действенным оружием в борьбе со старым, косным.
— Друзья мои! Мы оторваны от центра, но число революционеров растет, и когда партия прикажет, у нас здесь встанут сотни, тысячи готовых бойцов, — взволнованно говорил Антоныч подпольщикам, прочитав письма от Мокотина и Ивана — привез Виктор из очередной поездки на Спасский завод. — Постарайся узнать новости от Степаныча, Витя! Может быть, они связались с центром или Омском. Третий год мы не имеем весточки…
В осенние дни приходилось сало топить до позднего вечера. Когда Аксюта вытаскивала из печи последний горшок, кто-то негромко постучал в окно.
— Мамынька, открой дверь! Поди, Марийка, забежала.
Евдоха сидела с внучатами на лежанке; отодвинув от края Алешу, она, кряхтя, спустилась на пол, поправила темный платок на серебряных волосах и вышла в сенцы.
Любила старуха сноху с внучатами, не знала особых лишений, но тоска о сыне и Параське с каждым годом подрывала ее силы. Она по-прежнему копошилась по дому, пряла на веретенце, но на глазах старилась, даже зрение сильно ослабло.
Открыв дверь, Евдоха увидела женщину в зеленом пальто и шляпе с пером. Рядом с ней стоял мужик в поддевке, с большим ящиком в руках.
— Поставь в сенцах, Мокей, и жди меня, — приказала ему гостья. — Здорово живете, Евдокия Васильевна! Где тут у вас дверь-то? — И она вошла в сени вслед за Мокеем.
Аксюта, сливавшая кипящий жир, сразу же узнала Наталью Мурашеву и от изумления едва не выронила горшок.
…Наталья несколько дней обдумывала, как говорить с Аксютой Железновой. На ласковый прием она не рассчитывала, но клятву, данную в отсутствие Акима, хотела во что бы то ни стало выполнить.
Кроме страха перед богородицей, Наталью толкало и то, что Павел им обеим враг: ей хотелось помочь Аксюте, назло деверю.
Не пропал даром и намек мужа: помощь Аксюте — отплата за добро деверю Демьяну, теперь по-настоящему уважаемому Натальей, а также способ возвыситься в глазах Никитиной, а значит еще больше восстановить Терентия Егоровича против Павла, своего лютого врага.
Благодарность, расчет и чувство мести толкали купчиху на восстановление дружеских отношений с Аксютой, но не вернется ли она от порога Кирюхиной жены ни с чем?