-- Знаешь, он, должно быть, служит хористом в Опере! -- заметил Амори.
Терпенье Оскара лопнуло, он вскочил, снял "спинку" и спросил Пьеротена:
-- Когда же мы тронемся?
-- Теперь скоро, -- ответил кучер, взяв кнут в руки, и окинул взглядом Ангенскую улицу.
В эту минуту появился молодой человек в сопровождении другого, еще совсем мальчишки; за ними следовал носильщик, впрягшийся в тележку. Молодой человек пошептался с Пьеротеном, тот мотнул головой и кликнул своего фактора. Прибежавший фактор помог разгрузить тележку, где, кроме двух чемоданов, находились ведра, кисти, странного вида ящики, множество всяких свертков и инструментов, которые тот пассажир, что помоложе, забравшись на империал, принялся убирать и раскладывать с необычайным проворством, так что бедный Оскар, улыбавшийся матери, которая стояла на другой стороне улицы, не приметил ни одного инструмента, а по ним, конечно, можно было догадаться о профессии его новых спутников. На мальчишке, лет шестнадцати, была серая блуза, стянутая лакированным ремнем; картуз, лихо сдвинутый набекрень, и черные кудри до плеч, разметавшиеся в живописном беспорядке, свидетельствовали о его веселом нраве. Черный шелковый фуляр резко оттенял белизну шеи и еще сильнее подчеркивал лукавство серых глаз. В оживленном лице, смуглом и румяном, в изгибе довольно толстых губ, в оттопыренных ушах, вздернутом носе, во всех чертах его физиономии чувствовался озорной нрав Фигаро, молодой задор; а проворные движения и насмешливый взгляд говорили о том, что он развит не по возрасту, так как с малолетства занимается своей профессией. У этого мальчика, которого Искусство или Талант уже сделали взрослым, казалось, был свой внутренний мир, ибо вопросы костюма, по-видимому, мало его трогали, -- он взирал на свои нечищенные сапоги, будто подтрунивая над ними, а пятна на простых тиковых штанах разглядывал с таким видом, словно интересовался их живописностью, а совсем не тем, как бы их вывести.
-- Не правда ли -- я колоритен? -- отряхиваясь, сказал он своему спутнику.
По взгляду этого спутника можно было понять, что он держит в строгости своего подручного, в котором опытный глаз сразу признал бы веселого ученика живописца, на жаргоне художественных мастерских именуемого "мазилкой".
-- Не паясничай, Мистигри! -- заметил его спутник, называя мальчишку тем прозвищем, которым его, по-видимому, окрестили в мастерской.
Этот пассажир был худым и бледным молодым человеком с богатой шевелюрой в самом поэтическом беспорядке: но черпая копна волос очень подходила к его огромной готова с высоким лбом, говорившем о недюжинном уме. У него было подвижное, некрасивое, но очень своеобразное лицо, до того изможденное, словно этот странный юноша страдал тяжким и длительным недугом, либо был изнурен лишениями, вызванными нищетой,-- а это тоже тяжкий и длительный недуг, -- либо еще не оправился от недавнего горя. Его костюм был почти схож с костюмом Мистигри, разумеется, принимая во внимание различие в их положении. На нем был зеленого цвета сюртучок, плохонький и потертый, но без пятен и тщательно вычищенный, черный жилет, так же, как и сюртук, застегнутый наглухо, и красный фуляр, чуть видневшийся из-под жилета и узкой полоской окаймлявший шею. Черные панталоны, такие же потрепанные, как и сюртук, болтались на его худых ногах. Запыленные сапоги свидетельствовали о том, что он пришел пешком и издалека. Быстрым взором художник окинул все уголки постоялого двора, конюшню, неровные окна, все мелочи и поглядел на Мистигри, насмешливые глаза которого повсюду следовали за взглядом патрона.
-- Красиво! -- сказал Мистигри.
-- Ты прав, красиво, -- повторил незнакомец.
-- Мы слишком рано пришли,-- сказал Мистигри.-- Пожалуй, успеем еще что-нибудь пожевать. Мой желудок подобен природе -- не терпит пустоты.
-- Успеем мы выпить по чашке кофея? -- ласковым голосом спросил молодой человек Пьеротена.
-- Только не задерживайтесь, -- ответил Пьеротен.
-- Ну, значит, у нас еще в запасе добрых четверть часа,-- отозвался Мистигри, обнаруживая наблюдательность, свойственную парижским "мазилкам".
Юноши исчезли. В гостинице на кухонных часах пробило девять. Тут Жорж счел вполне правильным и уместным выразить свое недовольство.
-- Послушайте, любезный, -- обратился он к Пьеротену, стукнув тростью по колесу, -- когда имеешь счастье обладать таким комфортабельным рыдваном, то по крайней мере надобно хоть выезжать вовремя. Черт знает что такое! Ну кто станет кататься в вашей колымаге ради собственного удовольствия? Значит, уж неотложные дела, раз человек решился вверить ей свое бренное существование. А ваша кляча, которую вы величаете Рыжим, времени в дороге не нагонит.
-- А мы еще Козочку впряжем, пока те пассажиры кофей кушают, --отозвался Пьеротен. -- Ступай-ка напротив, в дом пятьдесят, -обратился он к своему конюху, -- узнай, что, дядюшка Леже с нами поедет?..
-- Да где он, ваш дядюшка Леже? -- поинтересовался Жорж.
-- Он не достал места в бомонском дилижансе, -- пояснил Пьеротен своему помощнику, уходя за Козочкой и не отвечая Жоржу.
Жорж пожал руку провожавшему его приятелю и сел в экипаж, предварительно небрежно швырнув туда огромный портфель, который затем сунул под сиденье. Он занял место напротив Оскара, в другом углу.
-- Этот дядюшка Леже меня очень беспокоит, -- сказал Жорж.
-- Наших мест у нас никто не отнимет; у меня первое, -- отозвался Оскар.
-- А у меня второе, -- ответил Жорж. Одновременно с Пьеротеном, который вел в поводу Козочку, появился его фактор, тащивший за собой тучного человека весом по меньшей мере в сто двадцать килограммов. Дядюшка Леже принадлежал к породе фермеров, отличающейся огромным животом, квадратной спиной и напудренной косичкой; на нем был короткий синий холщовый сюртук; полосатые плисовые штаны были заправлены в белые гетры, доходившие до колен, и схвачены серебряными пряжками. Его подбитые гвоздями башмаки весили фунта два каждый. На ремешке, обвязанном вокруг кисти, у него болталась небольшая красноватая дубинка с толстой шишкой на конце, отполированной до блеска.
-- Так это вас зовут дядюшка Леже ["Леже" -- по-французски легкий.]? Ну, вы, как видно, лежебока и легки только на помине, -- сказал Жорж самым серьезным тоном, когда фермер попробовал взобраться на подножку.
-- Я самый и есть, -- ответил фермер, напоминавший Людовика XVIII толстощеким и красным лицом, на котором терялся нос, на всяком другом лице показавшийся бы огромным. Его хитрые глазки заплыли жиром. -- Ну-ка, любезный, подсоби! --обратился он к Пьеротену.
Возница и фактор принялись подсаживать фермера, а Жорж подзадоривал их криками: "А ну еще! Еще разок! Еще поддай!"
-- Хоть я и лежебока, а может статься, я на подъем и легок! -- сказал фермер, отвечая шуткой на шутку.
Во Франции нет человека, который не понимал бы шутки.
-- Садитесь во внутрь, -- сказал Пьеротен, -- вас будет шестеро.
-- А что ваша вторая лошадь такой же плод фантазии, как и третья почтовая лошадь? -- спросил Жорж.
-- Вот она, сударь, -- сказал Пьеротен, указывая на кобылку, которая сама подбежала к карете.
-- Он называет это насекомое лошадью! -- заметил удивленный Жорж.
-- Лошадка добрая, -- сказал усевшийся, наконец, фермер. -- Наше почтенье всей компании! Ну, как, Пьеротен, трогаемся?
-- Да еще двое пассажиров кофей пьют, -- ответил кучер.
Тут показался молодой человек с изможденным лицом и его ученик.
-- Едем! -- раздался общий крик.
-- Сейчас и поедем, -- отозвался Пьеротен. -- Ну, трогай! -- сказал он фактору, который вынул из-под колес камни, служившие тормозом.
Кучер собрал вожжи и, понукая гортанным окриком лошадей, которые, при всей их сонливости, все же потянули карету, выехал за ворота "Серебряного Льва". После этого маневра, имевшего чисто подготовительный характер, он бросил взгляд на Ангенскую улицу и исчез, поручив экипаж заботам фактора.
-- С вашим хозяином часто такое творится?--спросил Мистигри фактора.
-- В конюшню за овсом пошел, -- ответил овернец, знавший наизусть все уловки, к которым прибегают возницы, испытывая терпение седоков
-- В конце концов, -- сказал Мистигри, -- время не волк, в лес не убежит.