— Почему?
— Его забрала полиция, — повторил я. — Смотри картинки…
— А что такое полиция? — спросил Тудорел.
Ну что я мог ему сказать?..
— Полиция — это полиция, вырастешь — поймешь. У тебя еще есть время понять, что это такое…
Мальчик растерянно смотрел на меня и вдруг заплакал. И мне тоже стало ужасно тоскливо. Я чуть было не разревелся вместе с ним. Раньше, когда этот паренек смотрел на меня своими ясными, счастливыми глазами, у меня всегда поднималось настроение. А теперь в глазах его появилось новое выражение, которого я никогда не видел. И мне стало ужасно грустно. Я и сам не понимал почему. Может быть, потому, что Тудорел тоже изменился. Проклятая полиция — мальчика они могли бы оставить в покое!
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
В комнату, которую занимал Бутнару, въехал другой жилец. Уборщица сказала, что он тоже писатель. Его зовут господин Бузня, и он хороший человек. И бедный Бутнару был хороший человек. Как жаль, что его арестовали. Два года назад полиция арестовала господина Захареску из седьмой комнаты. Он будто бы кого-то убил. А он был хороший человек. Однажды он принес для котенка котлету, завернутую в бумажную салфетку. Где-то он теперь? Надо надеяться, что его выпустили. Бутнару тоже выпустят. Он писатель и хороший человек. Новый писатель из двенадцатой комнаты, господин Бузня, ничего не пишет. У него даже нет бумаги на столе — только папиросы. И все время валяется в постели. С тех пор как переехал, он лежит в постели одетый и ничего не делает. Она думала, что он больной, но он сказал, чтобы она не беспокоилась — он растет. С ним это иногда случается: он ложится в постель и вырастает на один-два сантиметра. Сейчас у него рост сто восемьдесят шесть. Она никогда не видела, чтобы взрослый человек продолжал расти. Пусть растет себе на здоровье. Если бы заболел, ей было бы жалко, — он хороший человек. И Бутнару был хороший. И Захареску. Слава богу, что на свете так много хороших людей. Удивительно, что не все это понимают. Взять хотя бы полицию. У них там тоже хорошие люди. Все-таки они арестовали Захареску и Бутнару. Может быть, на них наговорили? В полиции за это платят деньги. Наш швейцар, господин Григориу, получает триста лей в месяц за наблюдения и подозрения. А господин Григориу неплохой человек. Он сам штопает себе носки, потому что у его жены больные глаза.
Пока уборщица говорила, я смотрел в окно и наблюдал за новым писателем. Утром я видел его вблизи, когда он проходил по коридору: очень высокий, с развинченным телом и длинными руками; лицо смуглое, тощее и очень серьезное, глаза черные и острые… Странный тип. Теперь он лежал на своей койке, положив ноги на стул, так как они доходили у него чуть ли не до дверей. Интересно было бы узнать, кто он на самом деле? Конечно, не писатель. Взломщик? Карточный шулер? Спекулянт валютой?
Он все же оказался писателем и журналистом, и я познакомился с ним довольно близко. Сначала я познакомился с другим журналистом из общества «Друзья СССР». Это был довольно известный журналист — я встречал его фамилию во всех левых еженедельниках, которые выходили легально за последние годы. Их было не так уж много. Скорей всего, это был один и тот же еженедельник, но, так как его все время запрещали, он выходил каждый раз под другим названием. После запрещения «Bluze albastre» вышел еженедельник «Momentul». Цензура его запретила, и тогда сразу же вышла «Umanitatea». Потом ее закрыли, и начал выходить «Echipa». Потом «Așa». И во всех этих изданиях я встречал подпись Александру Захария. Когда мне сказали, что он придет ко мне в один из ближайших дней, я очень удивился. Зачем я ему понадобился? Я всего-навсего студент, да еще «бобок»[68], и первый год в движении — чем я могу быть ему полезен?
Захария пришел под вечер. Это был тихий и бледный молодой человек в больших роговых очках. Он знал историю нашей массовки и сказал, что написал об этом статью, которая лежит в редакции одной демократической газеты. Но они ее не печатают. У них нет уверенности, что арестованные студенты не коммунисты. Они там в редакции все за демократию. За соблюдение конституции и законности. Но если полиция арестует коммунистов — это их не касается. Ведь коммунисты сами говорят, что они против конституции и буржуазной законности. Пусть сигуранца делает с ними все, что угодно. Это, конечно, незаконно, но поскольку они сами против конституции…
Захария говорил с горькой усмешкой, очевидно не в первый раз. Потом он спросил, владею ли я русским языком. Ну конечно — я ведь родился на Дунае, в Вилково. В таком случае он мне завидует. Он знает французский и немецкий, немножко английский, по-русски ему известно только два слова: «Здрасьте, товарищ». Он искал самоучитель и не нашел. Один букинист продал ему книгу, по которой можно изучать язык, — он мне ее сейчас покажет.