Директор оказался красивым, дородным мужчиной в сером костюме из шотландского твида с безупречной складкой на брюках. В его кабинете царил образцовый порядок, на огромном столе с львиными лапами вместо ножек лежал только один маленький блокнот, а на стенах висели репродукции идиллических картин Григореску: пастушок со своим стадом, телега, влекомая двумя волами по дороге, затерянной среди моря спелой пшеницы… Захария коротко изложил нашу историю и спросил напрямик, собирается ли газета поддержать незаконно арестованных студентов. Директор закашлялся и захмыкал: «Ах, так? Да, конечно. Хорошо. Очень хорошо». Потом он повел разговор в весьма учтивом тоне, и выяснилось, что все нехорошо. Нехорошо, что мы организовали массовку, посвященную Советскому Союзу, а другие студенты интересуются Германией и Италией, в то время как всякому румыну еще из школа примарэ[77] должно быть известно, что Румыния ориентируется на Францию. Современные студенты, конечно, славные ребята, но им не хватает патриотизма и чувства традиции. «Не знаю, как насчет патриотизма, — сказал Дим, — но денег нам явно не хватает, потому что с нас дерут за учение по три, четыре и даже по шесть тысяч в год. Вам это известно?»
Директор сказал, что ну да, конечно, хорошо — о высокой плате за учение в университете можно будет поместить заметку в газете. В это время в кабинет вошел человек в черном костюме, в белой крахмальной сорочке и белом галстуке. Он был совершенно лысый и важный и держал в руках монокль, привязанный черным шелковым шнурком к жилетному карману. Директор обрадовался и сказал: вот, очень хорошо, пришел домнул Ливеску, заведующий международным отделом газеты, он лично знаком с господином Титулеску и может нам все подтвердить. Ливеску немедленно вставил монокль в левый глаз и все подтвердил. И то, что Румыния должна ориентироваться только на Францию, и что мы не должны интересоваться Россией, потому что она никогда не будет играть никакой роли в Европе. СССР — это, по сути дела, азиатская держава. Азиатское пространство, сказал директор. Да, разумеется, Россия — это колосс на глиняных ногах. А Румыния ориентируется на Францию. La belle France, сказал директор. La France éternelle, сказал Ливеску. Франция — наша старшая латинская сестра, а Париж — столица мира, сказал директор. Париж и Лондон, уточнил Ливеску. Английский фунт — самая крепкая валюта в мире. Ну да, разумеется, фунт солидная валюта, но доллар, пожалуй, еще солиднее. Для Европы фунт важнее доллара. А как обстоят дела с итальянской лирой? — спросил директор. Неважно. С лирой дела обстоят неважно. Муссолини флиртует с Гитлером. Ну да, конечно, хорошо, то есть очень нехорошо, — не будь Гитлера, с Муссолини можно было бы договориться. Итальянцы тоже наши латинские братья. Рим. Roma eterna[78]. Разумеется, Ромул и Рем, волчица, памятник Овидию в Констанце… Господин Титулеску сказал… И господин Жефтич сказал… А господин Бек? Он тоже сказал. Ах, так? Ну да, конечно, хорошо, все очень хорошо…
Кресла в директорском кабинете были мягкие и глубокие. Неллу совсем потонул, видны были только его очки. Виктор смотрел на нас с таким выражением, словно он сейчас встанет и скажет: «А что я вам говорил, ребята?» Дим все больше мрачнел, только Бранкович слушал внимательно и, казалось, все еще чего-то ждал. Когда те двое снова заговорили о несдержанности, свойственной молодежи, Бранкович вдруг спросил, получали ли они когда-нибудь по морде от полицейского. «Что такое?» — спросил Ливеску и выронил монокль из глаза. Директор снова закашлялся и начал бормотать, что он, конечно, понимает наши чувства, но газета не может действовать опрометчиво, очень важно быть сдержанным, особенно при нынешних обстоятельствах. «При каких таких обстоятельствах?» — спросил Дим. «Успехи Гитлера, рост Железной гвардии. Фашисты ведут кампанию против нашей газеты, они называют нас юдеофранкмасонами». — «Так поддержите наших товарищей, — сказал Дим. — Мы как раз и боремся против фашизма». — «Да, в общем это так, конечно… но где гарантия, что ваши арестованные товарищи не коммунисты?»
Я взглянул на картину, висевшую на стене, и мне вдруг показалось, что волы, впряженные в телегу, качаются в ярме, а телега то исчезает, то появляется среди крупных волн пшеницы… Похоже, что от директорских речей у меня закружилась голова. Сколько раз я уже это слышал: мы — демократы, и мы, конечно, против фашизма. Но если вы боретесь с фашизмом потому, что вы коммунисты, то нам не по пути. Фашисты это знают, стоит кому-либо выступить против них, как они объявляют его коммунистом, и он немедленно начинает оправдываться… Чудная, последовательная демократия. Чума на ее голову!