«…На территории Румынии Красная Армия является не оккупационной армией, но армией освобождения. У кого руки не запятнаны кровью, кто не подстрекал к войне и разбою, кто не грабил и не убивал — должен бороться за свободу и ждать с надеждой час освобождения…»[89]
А в соседней комнате, в экономическом отделе, жарко от народа, накурено, шумно. Мальчик со стриженой головой бродит по комнате, держа обеими руками жестяной двухэтажный поднос с дымящимися чашечками кофе. В этой комнате собрались мелкие репортеры из отделов судебной и светской хроники, сочинители всевозможной «смеси», ловкие и тонкие стилисты, авторы заметок в три строки петита, с подтекстом на целую колонку — кого это касается, тот поймет и сделает практические выводы. Они не работают, курят, спорят, обмениваются сплетнями и новостями. Только один — ему за сорок, у него длинное бугристое лицо и нервно двигающийся кадык — сидит за крайним столом, у окна, жует давно потухшую папиросу, листает какие-то бумаги и что-то выписывает, подсчитывает, обдумывает. До него доносится смех, отдельные слова: Решающая Фаза Войны, Черчилль, Балканы, Юлий Маниу, Красная Армия, Новое Правительство, Освобождение Трансильвании. Он не прислушивается, потому что его это не интересует. Новая фаза войны, Черчилль, Маниу, Трансильвания — все это несущественно, он журналист, и по-настоящему его интересует только свобода печати. Он не юнец, не новичок в прессе — он работает в редакции двадцать лет; и он серьезный человек, отец семейства, но о свободе печати он думает, как юноша, мечтающий о первой любви. При немцах и Антонеску, думает он, не было, да и не могло быть свободы печати, не было ее по-настоящему и до войны, каждое правительство вводило осадное положение, военную цензуру, не только министр внутренних дел и цензоры, каждый влиятельный политикан, каждый воротила мог зажать рот прессе. Теперь пришло коалиционное правительство, с диктатурой покончено, теперь обещают отменить цензуру и не вмешиваться в дела прессы — только бы они сдержали слово. Ведь свободная печать — высшее достижение демократии. Без свободной печати нет свободы. Дайте народу свободную печать, и он найдет свой путь.
Жуя потухшую папиросу, он листает толстое досье, в котором у него собраны документы, выписки, протоколы, терпеливо собранные в ожидании свободы печати. Все расположено в образцовом порядке, дела подшиты по алфавиту: Буква «А»: АНТОНИУ ЖАК, архитектор, член архитектурно-планировочной комиссии бухарестского городского самоуправления. Свободная печать молчать не будет. Свободная печать задаст господину Антониу один-единственный вопрос: почему каждый раз после того, как он распределял подряды примарии, его жена, брат, даже престарелый отец-пенсионер приобретали недвижимое имущество? Больше одной заметки не понадобится. Вот список приобретений семьи Антониу — он вряд ли понадобится. Глава семьи не дурак, он понимает силу свободной печати, он прибежит как миленький в редакцию, с ним можно будет договориться. На букву «Б» первым идет БРАНИШТЯНУ КОНСТАНТИН, председатель акционерного общества, владелец бумажных фабрик, цементных заводов, трикотажной фабрики и прочее, — с ним будет посложнее, это бандит с большими связями; но свободную печать нельзя запугать, свободная печать представляет свободное общественное мнение, и чем раньше господин Браништяну пожалует в редакцию, тем лучше для него.
В душной, накуренной комнате звучат голоса, бездельники все еще болтают; для человека, который занят делом и не участвует в разговоре, слова теряют смысл, сливаются, как заголовки наспех перелистываемой газеты: В Переживаемый Нами Критический Момент Ничего Подобного Город Разрушен Мадам Антонеску Патронаж Украден Миллиард Всегда Говорил Генерал Ганзен Официальный Курс Рубля Рузвельт После Гитлера. Человек за дальним столиком не слушает и продолжает листать свои досье. Поглядев на его лицо, на прищуренные, блуждающие глаза, можно подумать, что он мечтает о море, о солнце, о любви. Это не совсем так, он серьезный человек, отец семейства, у него много забот, и он позволяет себе мечтать лишь о самом важном — о свободе печати.