Часа в три я все-таки усмирил подушку и заснул.
Рано утром меня разбудили телефонные звонки, я поехал по делам, оформил командировку, пообедал в издательстве и отправился в мастерскую. Хозяйка, молодая дворничиха, была изрядно удивлена, когда я ей вдруг выложил деньги за сентябрь.
Я приготовил краски. Но работа не шла. Все казалось мне искусственным и фальшивым. И вообще, кому это нужно, что я пишу? Ну ребята скажут: «Ничего, старик, здорово». Ну жена вздохнет. И?
Комната вся обвешана моими рисунками. На столе груда холстов. А дальше? Хозяйка и так вынесла всю мебель, оставила только стол, стул и диван. Скоро и они будут мне мешать.
Но я не люблю уезжать, оставив что-нибудь неоконченным. Замазать картину? Не психуй. Вот на Енисее подлечишь нервы.
Я лег на диван, закрыл глаза и словно провалился.
Не помню, отчего я проснулся. Ира сидела на единственном стуле и рассматривала рисунки.
Я встал, причесался, и пока я проделывал всю эту гимнастику, я готов был задать тысячу вопросов. Потом я подошел к выключателю и зажег верхний свет.
— Хотите чаю? — сказал я.
— A y вас есть чай?
— У хозяйки есть чайник.
Я пошел на кухню и зажег газ. Потом вернулся.
— Что на улице? — спросил я.
— Дождь.
Я достал из-под стола стаканы, пачку сахара, одну маленькую ложку.
— А чей это портрет? — спросила она.
— Это портрет моей жены.
Я нашел на кухне и принес маленький чайник и потом большой чайник.
— Хорошая, — сказала она, указывая на портрет.
— Ее, к сожалению, нет в Москве.
Мы молча выпили чай. Я убрал стаканы и вынес чайник. Потом я приготовил кисти.
— Я вам не помешаю? — спросила она.
— Нет, если хотите, оставайтесь.
Я начал что-то мазать красками. Она встала.
— Знаете, — сказал я, — давайте быстро набросаю ваш портрет. Это вас задержит максимум на полчаса.
Она села. Я отложил кисточки, достал фанеру, прикрепил лист ватмана, взял карандаш.
— Не шевелитесь, — сказал я.
— Вы любите свою жену? — сказала она.
— Я очень люблю свою жену, свою дочь, свою маму, свою комнату, нашу Москву, нашу землю, все десять планет нашей солнечной системы, наш Млечный Путь и даже ту, соседнюю галактику, которая проглядывает в созвездии Кассиопеи. Впрочем, насчет созвездий я точно не помню.
Через двадцать минут я кончил рисунок.
— Вот, — сказал я, — возьмите на память.
Она продолжала сидеть.
— Это ваша комната? — спросила она.
— Нет, я ее снимаю.
— Что, у вас негде работать?
— Да. Я живу в перегороженной комнате. В свое время отцу давали квартиру. Два раза предлагали. Он тогда был большим начальником. Но отец мой старой закалки. Идеалист, как говорят современные пижоны. Каждый раз подвертывался человек, который больше нуждался, и отец отдавал ему свой ордер.
— Ваш папа, где он сейчас?
— А сейчас он в больнице.
— Ну, вы продолжайте, — сказала она, — я вам не помешаю.
— Если вы не устали, я еще раз вас нарисую, — сказал я,
Я кончил рисунок, свернул лист и протянул его Ире.
— Возьмите на память. Но сегодня у меня нет денег на ресторан. Я могу предложить только чай.
— Вас никогда не били? — спросила она.
— Нет.
— Странно.
— Давайте я еще раз вас нарисую, — сказал я.
— Нет, — сказала она. — У меня было скверное настроение, и я спустилась на пароходик, чтобы сидеть у борта и смотреть на воду. Но когда я пришла на корму, я подумала: какие сумасшедшие глаза у этого парня. Кстати, в тот раз у меня были с собой деньги. Кстати, когда мы прощались, мне показалось, что вы совсем не тот, за кого себя выдаете. Понимаете, о чем я говорю? И сегодня я пришла, чтобы в этом убедиться. И я рада, что пришла. Ведь я могла не прийти совсем, понимаете?
— Вы слишком много говорите, — сказал я, — пойдемте лучше в кино.
Мы пошли в ближайший кинотеатр. В зале было много свободных мест. Это была самая интересная картина из всех, что я видел, потому, что мы сели в последний ряд, и, как только потушили свет, я стал целовать Иру и открыл глаза только тогда, когда фильм кончился.
— Надо бы чего-нибудь поесть, — сказал я, когда мы вышли на улицу.
— Зайдем в магазин, — сказала она.
Мы купили булку, сыр, банку консервов (кильки в томате) и бутылку пива, а потом вернулись в мастерскую.
Я говорил какие-то несвязные фразы и вдруг начинал смеяться.
Странное состояние. Мне казалось, что прошло несколько минут с тех пор, как Ира ко мне пришла. Но меня не покидало чувство, что мы с ней знакомы уже несколько веков. И если я когда-то, во времена короля Артура, сражался на рыцарском турнире, чтобы получить цветок от дамы сердца, то эта дама была не в венецианском атласном платье, а в шерстяной кофточке Иры. И выходя на светский раут, вместе со своим приятелем Онегиным, я на первый котильон пригласил Иру, и как-то сразу отошли от меня все проблемы «лишнего человека». И когда в гражданскую войну мне был дан приказ идти на запад, то во вьюжную ночь, в той землянке, меня провожала Ира, одетая в кожаную куртку.
Это не мистика. Просто смотришь какой-нибудь фильм или читаешь книгу и представляешь, будто и ты попал в те далекие времена и на тебя обрушиваются все несчастья, радости и приключения тамошних героев. Но если я почти точно сопереживал с этими героями (с некоторыми поправками на особенности своего характера), то уж женщины, ради которых я мчался в заколдованные замки или стрелялся на дуэли, — женщины были все на одно лицо, они всегда были Ирами. И вот, приветик, обыкновенное чудо. Ира, живая во плоти, сидела передо мной и хотелось крикнуть: «Чего же ты не приходила раньше, лет триста или, хотя бы, шесть лет тому назад?!»
Но я случайно взглянул на часы — и не века, и не минуты, а точное время вечера отбросило меня в мир реальности.
Я вышел на кухню, подставил голову под холодную воду, насухо обтерся полотенцем.
Я вошел строгий и подтянутый.
— Слушай, Ира, у меня не будет денег, чтоб отвезти тебя на такси. А Моссовет следит за нашей нравственностью. Троллейбусы до полпервого ночи.
— Садись! — сказала она.
Я хотел к ней подойти.
— Нет, — сказала она, — садись. Ты можешь посидеть спокойно?
Я сел. Она молча смотрела на меня. Я хотел встать.
— Сиди, — сказала она.
Я чувствовал, что меня охватывает дрожь, и если так пойдет, то меня начнет раскачивать и я свалюсь со стула.
— Слушай, — сказал я, — спроси у меня что-нибудь о жене, о ребенке, о зарплате, о том, сколько я денег получу вот за эту мазню.
— Ты не можешь помолчать? — сказала она.
— Могу, — сказал я, — фига два от меня теперь дождешься хоть единого слова. Я буду нем, как саратовский холодильник.