Городок встретил нас мертвой тишиной, еще более гнетущей, чем раньше. Но теперь это была тишина запустения, а не зловещего ожидания. Повсюду валялись останки тех тварей: огромные туши волков-переростков, обломки панцирей каких-то насекомоподобных монстров, перья невиданных хищных птиц. И ни одного живого существа, кроме редких ворон, уже слетевшихся на пиршество.
Воздух был тяжел от запаха крови, разложения и… озона? Странно, но именно этот запах, знакомый мне по работе с высоковольтным оборудованием, едва уловимо витал здесь. Остаточное явление после магической битвы? Вполне возможно.
Наша повозка, к моему глубочайшему облегчению, стояла на месте, притулившись к полуразрушенной стене. Чудо? Или просто никому не было до нее дела в пылу сражения? Колесо было слегка погнуто, видимо, от ударной волны или падения обломков, но в остальном телега была цела. Брезент, укрывавший припасы, был изорван в нескольких местах, но содержимое…
— Еда! — выдохнул Руслан, откинув угол полога. — И вода! Бурдюки целы!
Это была маленькая, но такая важная победа. Солонина, сухари, остатки сушеных фруктов, травы Иши — все было на месте. Не густо, но достаточно, чтобы продержаться до Хмарского и не дать умереть с голоду ослабленным.
Не теряя времени, мы перенесли ослабевших товарищей в повозку. Укладывали их бережно, стараясь не причинить лишней боли, подкладывали под головы свернутые плащи. Митя, брат Ивана, тихо стонал во сне, его лицо искажалось от невидимых кошмаров.
Иван склонился над ним, что-то тихо шепча, поглаживая по спутанным волосам. В его глазах, обычно суровых и непроницаемых, сейчас читалась такая смесь боли, надежды и нежности, что у меня самого перехватило дыхание. Тяжело видеть сильного мужчину таким уязвимым. Но это и делало его человеком, а не просто закаленным лидером отряда выживальщиков.
Мы выбрались из города так же быстро, как и вошли, стараясь не задерживаться и не привлекать внимания тех, кто мог еще скрываться в руинах. Отойдя на безопасное расстояние, нашли небольшую поляну, скрытую от посторонних глаз густыми елями, и сделали привал.
Первым делом — накормить спасенных. Развели крохотный костерок, больше для того, чтобы вскипятить воду, чем для тепла. Ариша тут же занялась своими отварами, добавляя в кипяток какие-то корешки и травы, от которых пошел горьковато-пряный аромат. Мы размочили сухари, смешали их с остатками солонины, превратив в некое подобие кашицы.
Кормили их осторожно, с ложки, как младенцев. Поддерживали головы, вытирали губы, а они жадно глотали пищу. Это хороший знак. Значит очень скоро восстановятся.
Путь до Хмарского растянулся на три дня. Три долгих, тягучих дня, наполненных монотонным движением, усталостью и молчаливым напряжением. Мы старались не останавливаться надолго, лишь короткие привалы, чтобы перевести дух и снова накормить тех, кто ехал в повозке.
Лошади выбивались из сил, приходилось часто вести их в поводу, давая отдохнуть. Ночевали под открытым небом, разводя лишь небольшой костер для видимости и отпугивания мелких хищников, которых, к счастью, почти не встречалось. Видимо, та бойня распугала всю живность в округе на много километров.
Я много думал в эти дни. О произошедшем в Старом Городе. О своей силе, вырвавшейся наружу. Это было пугающе и… пьяняще одновременно. Контроль. Вот чего мне не хватало. Я мог генерировать колоссальную энергию, но не мог ей управлять. Это было похоже на владение ядерной бомбой без инструкции и кнопки детонатора — опасно и непредсказуемо. Руна внутри меня, тот камень в сознании — он отзывался, он давал силу, но требовал чего-то взамен. Чего? Концентрации? Воли? Или чего-то большего?
Маргарита по-прежнему оберегала нас, скрывая ментальным заслоном от любопытных глаз на тот случай, если троица еретиков решит пуститься за нами следом и попробовать найти хоть кого-то из нас.
Она заметно уставала, бледнела, но держалась стойко, лишь иногда просила меня приобнять ее покрепче, чтобы «заземлиться», как она выражалась. Не буду лгать, эти моменты близости, пусть и вынужденной, были… приятными. От нее пахло травами, лесом и чем-то неуловимо женственным, несмотря на дорожную пыль и усталость.
И вот, на исходе третьего дня, когда силы были уже на пределе, а надежда начала таять, мы увидели его — знакомый силуэт Хмарского. Покосившийся забор уже заменили на новый, крепкий частокол. Крыша господского дома блестела новенькой черепицей — кровельщики, присланные царем, явно не сидели сложа руки. Из трубы кузницы вился знакомый дымок — Михалыч был на своем посту.
Нас заметили издалека. Василь выбежал первым, спотыкаясь и размахивая руками. Его лицо, обычно хмурое и озабоченное, сейчас светилось неподдельной радостью. Увидев телегу со спасенными, он осекся, снял шапку и торопливо перекрестился. Вера в чудо, такая простая и искренняя, была написана на его лице.
— Барин! Александр Иванович! Родные! — голос его дрожал. — Живы! Все живы! Господи, слава Тебе!
Он бросился помогать мне слезать с лошади, его руки тряслись от волнения. Подошел Андрей Михайлович. Его лицо, обычно суровое, сейчас смягчилось. Он не стал говорить лишних слов, лишь крепко, по-медвежьи, стиснул меня в объятиях, отчего у меня захрустели кости.
— Вернулся, — пророкотал он, и в этом простом слове было столько всего — и облегчение, и гордость, и отеческая забота. — А мы уж тут места себе не находили. Думали, гадали…
Даже Скворцов, вышедший из дома и опиравшийся на свой неизменный посох, позволил себе легкую улыбку, едва заметную в уголках губ. Его пронзительные синие глаза изучали меня, словно пытаясь проникнуть в самую душу, прочесть все, что я пережил.
— Трудный путь вы избрали, барон, — произнес он своим тихим, но веским голосом. — И опасный. Но цель оправдала средства. Рад видеть вас в добром здравии. И ваших спутников тоже, — добавил он, кивнув в сторону хламников, которые уже помогали выносить из телеги своих обессилевших товарищей.
Началась суета. Женщины выбежали из дома, ахая и охая, причитая над истощенными телами спасенных. Их тут же унесли внутрь, уложили на импровизированные лежанки, стали обтирать влажными тряпками, поить теплыми отварами. Иша немедленно приступила к своим обязанностям полевого лекаря, осматривая каждого, накладывая припарки, шепча какие-то свои, только ей известные, заклинания или просто успокаивающие слова.
Вечерний ужин прошел в атмосфере тихой радости и глубокой усталости. Мы сидели за длинным столом, который теперь стоял не во дворе, а в большой зале на первом этаже — ее успели привести в порядок. Отремонтировали пол, застеклили окна, даже повесили на стены какие-то грубоватые, но чистые гобелены. Горели свечи в подсвечниках, создавая уют. На столе дымилась похлебка из свежей зайчатины и свежеиспеченный хлеб — Михалыч, оказывается, успел наладить и печь.
Я рассказал о нашем походе. Кратко, без пафоса и ужасающих подробностей. О том, как решили рискнуть и вернуться за повозкой в тот городок. О том, как нашли ее целой, а припасы — нетронутыми. О том, как тяжело было везти обессилевших людей, но как мы справились, поддерживая друг друга. Я умолчал о битве с Цепешем, о своей огненной ярости, об истинной природе кристалла и о Хозяине Леса. Не время и не место было для таких откровений. Главное — результат.
— И вот, — я кивнул на Маргариту, которая сидела рядом со Скворцовым, закутанная в теплое одеяло, и с аппетитом уплетала похлебку, — племянница государя, Маргарита Долгорукова, спасена и скоро отправится домой. Ее, — я посмотрел на Скворцова, — и Ивана брата, Митю, нужно будет показать лекарям. Остальные, кажется, приходят в себя, но наблюдение им не повредит.
Скворцов задумчиво кивнул, отхлебнув из своей чашки.
— Я осмотрю их завтра, барон. Мои методы могут оказаться действеннее городских костоправов.