Именно сквозь эту первобытную чащу пробиралась троица, чьи силуэты едва угадывались в вечном сумраке. Их одеяния, когда-то, возможно, бывшие строгими мантиями, теперь превратились в живописные лохмотья, держащиеся на честном слове и застарелой грязи. Двигались они неспешно, но упорно, всем своим видом демонстрируя, что к подобным условиям и враждебности леса они давно привыкли, как к чему-то само собой разумеющемуся на их пути.
Они продиралась сквозь сумрак: древний старик К’тул, сгорбленный над своим кривым посохом; нелепо высокий и тощий целитель Идрис, чья мантия болталась на нем, как на огородном пугале; и Фтанг — гора мышц, закованная в остатки того, что когда-то было одеждой, шагающий тяжело, но несокрушимо. Они двигались неспешно, но упорно, словно привыкли к подобным неудобствам, как к неизбежной части бытия.
Что еще бросалось в глаза, так это слабое, болезненное зеленоватое свечение, исходившее от их многочисленных ран и ссадин. Оно пульсировало в такт их шагам, словно болотные огоньки, и было особенно заметно на долговязом Идрисе — целителе группы, чья магия и поддерживала их на ногах, пусть и не избавляя от боли полностью.
— Ты как, Идрис? — проскрипел старик, не останавливаясь и не поворачивая головы. Голос его напоминал шорох сухих листьев по могильной плите.
— Бывало и лучше, К’тул, — отозвался высокий и тощий, который, очевидно, и был Идрисом. Он поморщился, когда его нога погрузилась в особенно глубокую лужу с чем-то подозрительно булькающим. — Значительно лучше. Эта последняя стычка… удивительно, что мы вообще выбрались живыми. Честно сказать, я даже не ожидал, что Реликт останется живим, т-с-с-с, ай-й-й… — зашипел мужчина, оступившись на больной ноге.
— Могу понести, — пророкотал громила, его голос был подобен обвалу камней в горах. Он с легкостью подхватил бы Идриса, как пушинку, или как небольшое дерево, если бы возникла такая необходимость.
Звали его Фтанг, и сложность мира для него обычно сводилась к двум состояниям: «можно ударить» и «нельзя ударить». Иногда, правда, добавлялось третье: «надо подумать, прежде чем ударить», но случалось это крайне редко.
— Обойдусь, здоровяк, — отмахнулся Идрис, поморщившись не то от боли, не то от предложения. — Все равно скоро сделаем привал. Нога ноет, конечно, но идти могу. Твоя магия, К’тул, как всегда, на высоте… в смысле, на высоте уровня «лишь бы не отвалилось». Ты бы у меня взял пару уроков целительства классом повыше, чем сам владеешь. Проведу недорого.
К’тул издал звук, похожий на сухой кашель или на то, как сова пытается откашлять комок мышиной шерсти, вставший у нее поперек горла после ужина.
— Моя магия направлена на несколько иные… аспекты бытия, Идрис. Благодари, что вообще латаем друг друга, а не растаскиваем по кустам на запчасти. В наше время сложно найти надежных коллег.
Они шли еще некоторое время в тишине, если не считать чавканья грязи, хруста веток и недовольного бормотания Идриса каждый раз, когда зеленое свечение на его ранах особенно ярко пульсировало.
И вдруг лес кончился. Просто взял и кончился. Резко, без предупреждения, словно кто-то провел невидимую черту. Мгновение назад они брели в вечном сумраке под гниющим навесом ветвей, и вот — перед ними раскинулось поле.
Ярко-красное. Не просто красное, а вызывающе красное поле маков. Цветы стояли плотной стеной, их головки качались на ветру, словно тысячи маленьких бархатных чаш, наполненных полуденным солнцем. Контраст с мрачным, гниющим лесом был настолько разительным, что на мгновение перехватило дыхание. Казалось, они вышли из преисподней прямиком в какой-то странный, галлюциногенный рай.
Поле уходило вдаль, сливаясь с горизонтом, подернутым легкой дымкой. Воздух здесь был другим — теплым, сухим, наполненным густым, дурманящим ароматом маков. Тишина здесь тоже была иной — не напряженной, как в лесу, а звенящей, почти оглушающей. Словно само время замедлило свой бег, любуясь этим алым великолепием.
Но что-то в этой идиллической картине было… неправильным. Кроме маков, здесь не росло ничего. Ни травинки, ни кустика. Только плотный ковер цветов. А еще… присмотревшись, можно было заметить, что кое-где из-под алых лепестков выглядывают кости.
Белые, обглоданные временем и ветрами, они лежали тут и там, словно небрежно разбросанные детали какого-то жуткого конструктора. Чьи-то ребра образовывали причудливую арку, череп скалился из центра особенно пышного куста маков, а фаланги пальцев белели среди стеблей, будто странные, бледные грибы.
Поле было не просто красивым. Оно было кладбищем, замаскированным под цветник.
— Слыхали, что про это поле говорят? — спросил К’тул, его голос прозвучал неожиданно громко в звенящей тишине. Он легко переступил через облезлый белесый скелет, который лежал прямо на их пути, наполовину скрытый маками. Похоже, это был скелет довольно крупного животного, возможно, лося или… или очень неудачливого туриста.
— Что же? — поинтересовался Фтанг с детской наивностью во взгляде. Он с любопытством рассматривал череп, торчащий из-под цветов, словно прикидывая, удобно ли будет использовать его в качестве шлема или, скажем, ночного горшка.
— Да не слушай ты его, Фтанг, — буркнул Идрис, брезгливо отводя взгляд от останков. — Он же сказки травит тебе детские. Вечно найдет какую-нибудь байку про проклятые места.
— Я люблю сказки, — обиженно протянул Фтанг, его необъятное лицо выразило вселенскую скорбь. — Особенно страшные.
— Так вот, — вмешался К’тул, игнорируя пять копеек, которые вставил Идрис. Он обвел поле своим посохом, который, казалось, недовольно зашипел от такого количества красного цвета. — Говорят, что это поле никогда не вянет. Что маки здесь цветут вечно, питаясь… ну, скажем так, органическими удобрениями. И что те, кто находятся в нем слишком долго, кто поддается его дурманящему аромату и засыпает среди цветов… навсегда остаются его частью.
Он выразительно посмотрел на очередной скелет, чьи кости были густо оплетены ярко-алыми стеблями.
— Как те пираты, — вдруг вспомнил Идрис, — про которых мы видели старую киноленту еще времен до войны? Ну, те, что плавали на корабле-призраке и не могли сойти на берег, потому что стали частью команды? Как же оно называлось… «Пираты какого-то там моря»… Капральского?
— То ли Корешского, то ли Каминского, — попытался вспомнить К’тул, морща лоб так, что морщины на нем сложились в неприличный рунический символ. — А может, и Капейского. Черт его знает, уже не помню. Давно это было. Но вот такая легенда. Поле забирает себе тех, кто ослаб духом. Или просто решил вздремнуть не вовремя.
— Поняяяятно, — разочарованно протянул Фтанг, теряя интерес к разговору и возвращаясь к созерцанию маков. — Скучно. В сказках обычно драконы есть. Или хотя бы гоблины.
Несколько минут они шли молча, ступая по хрустящей под ногами земле, усыпанной сухими маковыми лепестками и костями. Дурманящий аромат усиливался, вызывая легкое головокружение и странное чувство безмятежности, которое совершенно не вязалось с окружающей обстановкой. Хотелось прилечь прямо здесь, среди алых цветов, закрыть глаза и…
— К’тул, — нарушил молчание Идрис, его голос звучал приглушенно, словно он боролся с накатывающей сонливостью. — Как думаешь, почему он нас отпустил? Я про Лехрака. Он же мог нас добить без особых проблем.
Старик остановился, упершись на посох, и посмотрел назад, в сторону едва видневшейся темной полосы леса. Его душило странное чувство де жа вю: что там у Дикой Руны магия испытывала его волю, что теперь здесь, посреди макового поля. Мир магии так и старался проверить каковы старческие кости на вкус. Но К’тул не поддавался на эти провокации.
— Потому что сам еще не до конца восстановился после встречи с Цепешем, — ответил он задумчиво. — Цепеш был силен, Идрис. Очень силен. Он почти уничтожил реликта. Думаю, Лехраку потребуется немало времени, чтобы снова набрать полную мощь. Убить его почти невозможно, да. Он есть часть леса, часть самой земли. Он восстановится даже из маленькой косточки, из уцелевшего корня, но это займет время. Века, возможно. Поэтому он и не стал с нами связываться. Решил, что проще выгнать нас подальше из Старого Города, чтобы мы не мешали ему зализывать раны и не лезли в его тайны. Он всегда был собственником, сколько я помню эту местность.