За ним густела полумраком зала, где у чуть тлеющего камина, в аквариуме, сонно водили плавниками рыбки. Им было не до фейерверка. Для них мир праздника не существовал. Когда ж часы пробили грустно полночь и над горса-дом расцвел огромный шар из голубых, зеленых и золотых огней, у колонны в центре залы вспыхнуло свеченье белое, из которого на дивный ковер персидский ступила Маргарита Николавна.
— Я здесь, любимый! — сказала. — Я вернулась!
Мастер в два шага оказался подле нее и опустился на колено.
— Я знал, я знал, я верил! — он целовал ей руки. — Я сделал все возможное, чтоб ты вернулась. Хотя по логике такое невозможно.
Она его заставила подняться и обняла. И все слова забылись. Остались только губы. Губы и глаза! А руки? Господи! Как пальцы, простые пальцы могут быть нежны!.. Чуть успокоившись и отстранившись от возлюбленного, Маргарита Николавна сказала:
— Ты знаешь, а я ведь даже свыклась с мыслью, что мы расстались навсегда…
— И была готова надеть кольцо?
— Конечно! Другого ничего не оставалось. Кто знал, что этот Охламович окажется таким… ну, в общем, Охламовичем!
В камине затрещало, и пламя языкасто занялось. Само собой. Мастер и Маргарита Николавна переглянулись, обнялись и подошли к камину. В их движеньях была заметна настороженность. Встав перед огнем, почувствовав его задорный жар, они надолго замолчали.
— Зато теперь мы вместе навсегда, — сказала наконец с улыбкой Маргарита Николавна.
И ее улыбка была тяжелой.
— За это время, здесь, я слово «навсегда» возненавидел! — признался Мастер. — Оно — как самый страшный приговор. Что может быть ужасней, чем нечто «навсегда»?! Я, например, закончил эту драму навсегда. Хотя сейчас хотел бы многое в ее сюжете исправить. Но… жизнь исправленьям не поддается. И я могу теперь лишь новую жизнь сочинить. А эта?.. О Боги, кто бы знал, как больно!
— А мне так кажется, — сказала Маргарита Николавна, — что большего обмана, чем в слове «навсегда», не может быть ни в чем…
Кто знает, к чему привел бы этот разговор, когда бы от колонны не отделился Соринос в широкополой шляпе, завернутой как бы «восьмеркой».
Он кашлянул предусмотрительно и начал:
— Прошу прощенья, милостивые сударыня и сударь, что мне приходится прервать ваш разговор, но я послан к вам с приглашеньем полюбоваться огнями праздника. Мессир вас ждет на крыше. Вы будете настолько любезны, чтобы последовать за мной?
Маргарита Николавна сильней к себе прижала руку Мастера:
— Мы с удовольствием последуем за вами.
— Тогда идемте, — и Соринос шагнул в колонну. Спустя мгновенье и Мастер с Маргаритой Николавной исчезли в ней, чтоб оказаться на крыше башни, посреди которой бил из бассейна шальной фонтан, а по краям застыли в карауле старинные статуи, все больше женщин идеальной красоты. И бесновалась скрипка в руках высокого, сутулого маэстро, который, играя, прогуливался чуть в отдаленье.
При появлении гостей мессир поднялся из тяжелого, так трон напоминающего кресла, со спинки которого в ночь хлопал глазами филин.
— Я вас приветствую и бесконечно рад видеть! — мессир припал губами к протянутой руке Маргариты Николавны.
Рука слегка дрожала.
— Вы, королева, озябли? — пристально взглянул мессир на Маргариту Николавну, не выпуская руки.
— Слегка, — ответила она, поежившись.
— Подайте вина! — повысил голос мессир.
И Соринос приблизился к ним с подносом, на котором стояли бокалы, наполненные красным.
— Прошу! — мессир взял первым бокал. — Сей напиток согреет не только тело, но и душу. И непременно рассеет вашу грусть от непослушных мыслей. Ничто так душу не тяготит, как мысли…
Бездомный ветер осенней ночи унес его слова.
Над миром теплились наивно звезды. Большая Медведица стояла на дыбах, и у нее под левым боком то и дело распускались сияющие лепестки фейерверка.
По примеру мессира Мастер и Маргарита Николавна выпили вино. И словно их жар объял. Былая непонятная досада в нем вмиг сгорела.
— Ну как, теперь вы можете сказать, понравился ли вам наш праздник? Довольны ль вы тем, как провели здесь время? А может быть, о чем-то жалеете? — прищу рился мессир.
Первой отозвалась Маргарита Николавна:
— Да праздник удался! Но я с самого начала не сомне валась, что он получится великолепным. Как все, за что беретесь вы, мессир. И я… мы вас благодарим за это!
Мессир повел рукой. Он словно бы отказывался от комплиментов и благодарность отвергал.
— Ах, королева! Вашими устами да всех униженных бы защищать! — воскликнул он и поглядел на Масте ра. — А вы что скажете, мой досточтимый мэтр?
Мастер ответил так:
— Мне почему-то кажется, мессир, что праздник для вас не удался… Ведь вы затеяли все это, чтоб доказать Ему, вернее, в который уж раз попытаться доказать, что никто Его не любит так, как вы, что нет у Него слуги, вернее вас… Вы так старались, а в ответ — ни слова…
— Довольно! — оборвал его мессир. — Похоже, вы никак не выйдете из роли творца и судии. А между тем — напрасно. Вернув возлюбленную, вы авторство романа утратили. Ведь вас предупреждали? Но вы решили по-своему. И ваша власть над миром закончилась. Вам больше судьбы чужие не вершить. И уж тем более не выносить вердикты. Простите, но вы сами свое определили место… Три дня вы находились на вершине. На самой-самой. И могли б остаться, но… Для этого вам следовало перестать быть самим собой. Вы не захотели. Ну что ж, теперь у вас одна дорога. Назад, в ваш милый домик, по стенам увитый виноградом, где вечный вечер, где не тают свечи, и ноктюрны Шопена навевают сон… К вам будут наведываться призраки былого. Вы, сидя в кресле, в старом колпаке, станете воспоминанья перебирать, как четки. А рядом — возлюбленная с тихими словами о том, как гениальны вы. И взгляд ее так нежен… Другие о таком не смеют и мечтать. А вы… Посмотрим, как после раздолья недосягаемой вершины вам понравится непробиваемый и неподвижный уют…
— Нам вместе хорошо везде! — за Мастера вступилась Маргарита.
Мессир с покорным видом развел руками:
— Не сомневаюсь. С вами, королева, не может плохо быть! Так зачем же тянуть? Не тратьте время. Возвра щайтесь! Прощайте. Только… Боюсь, я не могу сказать вам «прощайте» навсегда… Маэстро! Сыграйте расставанье!
Скрипач кивнул, смычок взлетел, и следом, к звездам, взлетела мелодия, от которой Большая Медведица, взмахнув хвостом, сползла стремительно за горизонт. Остальные звезды ослепли. Разом. Мир провалился во тьму. Оглохнув. Казалось, навсегда… Но постепенно, постепенно свет наступал. Тьма таяла. А тишину развеял ветер, лохмативший терновника кусты.
Мастеру и Маргарите Николавне открылись мшистый каменистый мостик, шептавший вечные слова, под ним ручей, песчаная дорога, домик с венецианским окном.
— Все кончилось, как сон, — сказала Маргарита Николавна.
Мастер ответил вздохом. Тоскующим? Так показалось Маргарите Николавне… Кусты терновника, мшистый мостик — все это там. А здесь, в Твери, с крыши башни, под звуки неустающей скрипки, мессир смотрел кипевший фейерверк.
Когда угасла очередная гроздь его, мессир позвал:
— Поцелуев, любезный, где вы?
— Не очень далеко от вас, — ответил тот, мгновенно очутившись за спиной мессира.
— Бы говорили, будто у вас какие-то здесь есть дела? — не оборачиваясь спросил мессир. — Какие? Они не связаны с вашим новым перстнем?
Весь заджинсованный склонился в почтительном поклоне:
— Вы, как всегда, правы, мой повелитель. Мне от Афрания в наследство достался перстень…
— В наследство? — покачал с сомненьем головой мессир. — Афраний оставил завещанье?
— Ну разумеется! — и Поцелуев поднял в руке тугой, с печатью свиток. — Все честь по чести, я клянусь!.. Отныне этот перстень наш.
— Прекрасно, — сказал мессир. — Обычно подделки ваши от подлинников неотличимы… Подумаем, что с этим перстнем сделать… Ну а какие же проблемы у вас возникли в связи с наследством?
Свиток в руке у Поцелуева рассыпался, но заджинсованный на это внимания не обратил.