Рэм успел поесть сам, поручил сибиряков кому-то из своего отделения, а теперь присел на обрубок бревна напротив Мишки и внимательно смотрел, как тот дохлёбывает из кружки кипяток. Впалые щёки заморыша раскраснелись, глаза блестели, соображал он с пятого на десятое. Как раз можно брать "тёпленьким".
Хитрый Мишка и сам знал, что его сейчас можно брать. Думал, почему Ваньку и Сашку сержант отправил сразу, а с ним собрался разговоры разговаривать? Что это будут за разговоры? Не выйдет ли боком та ерунда, что он бормотал в строю?
Сержант спросил неожиданное:
- Ты как призвался? Сам пришел, или притащили в военкомат?
Вопрос простой. Однако на него можно было ответить поправильнее, а можно - почестнее. Мишка сморгнул и ответил честно:
- Очередь пришла. Призвали, я и пошёл.
Рэм посмотрел очень внимательно:
- А если бы очередь не пришла?
"Если бы, да кабы! Кабы все фашисты разом передохли!" - зло подумал про себя Мишка.
- Продолжал бы стоять за станком. Потом учиться пошёл, на инженера.
Рыжий прищурился:
- Семья есть?
- Мамка, сёстры и младший брат. Батька и старший брат на фронте погибли, - Мишке вдруг захотелось разреветься, как маленькому. Совсем развезло: от сытной еды, от того, что рядом оказался кто-то большой и сильный... Чужой человек. Командир... Мишка сдержался. Помолчал. Добавил, шмыгнув носом. - Данькина похоронка пришла за неделю, как мне призываться.
- Значит, есть за кого мстить врагу. Это правильно. - задумчиво сказал Рэм. - А ты - патриот, а, Мишка?
Мишка надулся, зыркнул сердитым, со слезой, глазом. В его голове война, гибель близких, враги, которым приходится за это мстить - и просто гнать в шею с родной земли - никак не вязались со словом "правильно"...
- Чего?
- Ты что защищать пришел? Сестёр, мать или землю?
- Родину, - Мишка не понимал, чего добивается от него Рэм, потому привычно начал "строить дурочку". Как всегда, когда малознакомые люди заводили с ним разговоры "про политику". Хотя, если номер не проходил, умел говорить складно, как диктор по радио. Мог и сейчас. Однако чутьё, которое всю сознательную жизнь Мишку хранило и берегло, требовало странного. Не увиливать, а лепить прямо, что думаешь.
- Что для тебя Родина? - не унимался рыжий.
- Ну... Страна, земля, люди... Коммунистическая партия, Сталин...
- И ты пришел защищать Родину?
- А как ещё? Фрицев бить, Родину защищать.
- Так может, без тебя справятся, будущий инженер? А ты выживешь и изобретешь что-нибудь полезное?
Мишке показалось, на этих словах презрительный взгляд Рэма прожёг его насквозь. "Понятно! Сержант решил, я из тех, кто норовит отсидеться в тылу ради собственной шкуры. Хорошо ему воевать, вон он какой здоровенный. А я раньше точно знал: я на своём месте. Я фашистам смерть точу, каждый день по полторы смены. И брака у меня - ноль процентов, даже если заготовки дрянные". Вспомнил кумачовую надпись над входом в родной цех: "Всё для фронта, всё для победы!" Вспомнил, как мучительно трудно было поначалу. Как учился сперва просто держать инструмент в руках. Потом - видеть металл, слушать его песни под резцом, ощущать дрожь станка, будто живого, своенравного существа. "Ну, ничего! Там научился быть на своём месте - и здесь как-нибудь справлюсь!"
- Может, я и выживу, и изобрету. Но сначала надо немцев прогнать. После отца и брата - моя очередь. А через полгода двоюродные пойдут. Нас много: Сошкиных и Шаниных. Младший мой ещё подрастает...
Сержант молчал, смотрел непонятно. В зрачках снова мерцало алое, будто зарницы дальних пожаров. И опять это странное ощущение: обжигающего, но не греющего жара. Мишка отчего-то сильно разозлился. Не хотел говорить вслух, однако языка за зубами не удержал:
- Командир, ты сказал: "Должны всё отдать на защиту этой земли". Знаешь, по-моему, ты плохо сказал: "этой". Неправильно. Она же наша, родная, - солдатик положил руку на мёрзлую кочку так, будто под его ладонью было что-то живое и чувствующее. Щека матери, грудь любимой, плечо друга, холка верного коня... Лёгкое касание: почтительное, ласковое и хозяйское одновременно. - Нельзя, чтобы по нашей земле фрицы ходили. Ну нельзя, и всё тут. Понимаешь, Рэм, что я хочу сказать?
- Я-то понимаю, - серьёзно кивнул рыжий. - Рад видеть, что ты это понимаешь. Не станешь жалеть себя в бою? Не побежишь? Не спрячешься за спинами?
Мишка вспомнил пару случаев, когда улепётывал, будто заяц, а потом стыдился. Насупился, и снова ответил честно:
- Не знаю. Я бываю трусоват. Но буду держаться изо всех сил. Я же помню. Лучше фрицы впереди, чем волки в тылу. Только...