Дядя Шура гостил недавно у крестной в Сочи. Привез два чемодана хурмы. А мамка как раз устроилась рабочим на рынке. Он ей говорит:
— Пусти меня за какое-нибудь место, хочу подзаработать.
Встал торговать. Подходят люди:
— Сколько стоит?
— Три рубля штука.
— А что это хоть такое?
— Это какая-то х…йня.
Дядя Шура забыл, как называется. А Генка с первого раза запомнил. У нас такие не растут.
Генка и Вовка шли как раз к дяде Шуре, он жил в другой деревне, в Татановке. В их местах леса встречались редко, все поля да овраги. Прошли вдоль квадратного пруда у машинно-тракторной станции, посмотрели на грузовик, который кто-то загнал в воду. Если его не вытащат, надо будет прийти с удочками, можно с него рыбачить, а то у берега мелко, крупная рыба туда не заплывает, только мелкотня. Раньше б и она пошла в уху, но теперь стало больше еды, такой ерундой только кошек кормить.
А раньше и лягушек ели.
— Вовка, а бывает лягушачий тиф? — повернулся Генка к брату.
Вовка его не слушает, задается.
Наверное, бывает, но для этого нужно съесть сырую лягушку, а мамка из них щи варила, в кипятке микробы не выдерживают. По вкусу-то щи нормальные, но хлебать их все-таки погано, особенно если знаешь, чего там сварилось.
Вот зачем на машине заехали в воду? Зачем ее в пруду оставили? Попробуй, у кого спроси. Никто не скажет. Да Генка привык уже. Непонятно с какого возраста люди становятся ненормальными. Надо будет за этим проследить, а то в одно утро проснешься и тоже будешь как все, а в чем секрет и не узнаешь. А некоторые становятся такими ненормальными, что даже взрослым это заметно. Учительница по рисованию в школе такая. Она в городе выкинулася из окна и мозговой аппарат себе отшибла при падении. Теперь нас рисованию учит. Вовка рисовать не любит, он всякие позы принимает по ее заданию, а ученики рисуют с него натуральные картины.
Генка кинул камень блинчиком, у него получилось три раза, а у Вовки — пять. У него и руки длиннее раза в два. Если бы Генке было столько же лет, у него, может быть, блинчик миллион раз бы пекся. Во всяком случае, через весь пруд — точняк.
Когда выходили из дома, была роса, а теперь вся трава высохла, жарко. Вовка зашел под дерево и сделал знак — передых. Генка плюхнулся на землю. Вовка развернул сверток, по яйцу и хлеб.
— А соль взял? — спросил Генка.
Вовка мотнул головой. Но Генка предусмотрел, достал спичечный коробок с солью.
— Учись, пока я жив! — это было смешно, потому что Генка помладше. Но Вовка не смеется, в нем будто какая-то своя жизнь, непонятная снаружи. Может, это не по болезни. А вдруг он сейчас превращается во взрослого? Генка внимательно присмотрелся, но ничего такого не заметил. Вовка как Вовка. Откусывает яйцо как обычно. Увидел, что на него Генка пучится, показал кулак. Но это так. Он Генку никогда не бил, и не дрались они. Скорее тут с сестрами подерешься, чем с ним.
Поднялись, отряхнулись. К дереву кто-то прикрутил проволокой осколок зеркала, Генка заглянул в него показать себе зубы, а вокруг рта все испачкано желтком. Брат, называется! Хорошо, что зеркало попалось, а то б задразнили. Люди издеваться любят. Особенно взрослые… Генка не будет таким как все. И таким как дядя Шура тоже не будет, очень уж он буйный. Один раз посадили его. Он пришел с войны по ранению, а потом на него написали донос, будто у него был самострел. И его тогда посадили временно. Генка знал про самострелы двух видов: с пульками и с порохом — поджига. С пульками — это ерунда, но если в упор стрельнуть, то можно, конечно, глаз выбить. С порохом — это уже серьезный пестик. Непонятно зачем дяде Шуре нужен был на войне самострел, может, у наших не хватало винтовок и наганов, а, может, он хотел, чтобы у него было самое оригинальное оружие. Генка спросил как-то у дяди про самострел, за это получил подзатыльник. Какая-то ненормальная история. Мало ли на войне важных дел, чтобы про самострелы вспоминать. Дядя Шура знает, кто донос написал, какой-то кривой Кондраха. Он говорит, Кондраху до войны прибил за дело, тот и мстит ему теперь.
Генка и Вовка иногда у дяди Шуры в Татановке жили подолгу, семья в Родничке большая, ртов много, а кормилец один — деда Вася. Если б он на пекарне не работал, то умерли бы все в войну. Так мамка говорит. Сейчас другое дело, но все равно не хватает, и они иногда ходят к дяде Шуре за питанием. За несколько дней не объедят, а семье все же полегче.
Их нагнал дядька на велике, остановился рядом:
— В Татановку?
Вовка кивнул. У дядьки зачем-то одно стекло в очках заклеено изолентой.