— Расскажите о своих творческих планах.
— Я сейчас пишу книгу, которая перекликается с романом Льва Толстого «Воскресение». Один молодой человек соблазнил девушку, а потом оставил ее. Прошло много лет, он стал известным судьей, и однажды ему доверили первый в истории суд над зомби. Конечно, суд проходит под пристальным вниманием всего цивилизованного мира, а не как у нас, понимаете ли, обычно. Он, разумеется, с трудом узнает в женщине-зомби ту, которую когда-то соблазнил и бросил. В его внутреннем мире начинается мощнейшая переоценка ценностей, но при этом он должен вести процесс, не может взять самоотвод в такой ситуации. Да, он не беспристрастен к подсудимой, но она ведь, как мы знаем, зомби… Надо сказать, что и она не обнаруживает ни малейшего интереса к нему или к возможному суровому приговору. Ей, как вы понимаете, оба этих пункта целиком и полностью до лампочки. То есть дай ей волю, она, конечно, съела бы судью заживо, однако, он вызывает в ней аппетит не больший, чем любой другой человек в зале заседаний. Кстати, этот момент тоже мучает судью в психологическом смысле. И кроме того, ну каким должен быть приговор для подсудимого зомби, чтобы его хоть как-то взволновать? Очевидно, что это, в большей степени, испытание для главного героя и для общества, в котором, собственно, вслед за выступлениями обвинителя и защитника вспыхивает дискуссия — а виновата ли зомби, ведь ее зомбировали? И как уживаться с зомби, если ее оправдают? Ведь она, как вы понимаете, в высшей степени отмороженная особа. Вот такой примерно пердюмонокль. Все это очень подробно рассматривается в моей книге, в том числе, вот и внутреннее перерождение самого судьи, который готов принести себя в жертву, но, как мы понимаем, для общества это всех вопросов не решает. Вот, в общих чертах, какова главная мысль произведения, над которым я сейчас работаю.
Причем, надо сказать, сначала была у меня мысль написать о суде над Франкенштейном, это более фундаментальная фигура для мировой культуры, однако я этого делать не стал, потому что, в известных обстоятельствах, чудовище Франкенштейна может существовать без убийств, а зомби все время мучает зверский голод, которому они не в силах противостоять. Еще немаловажно — чудовище Франкештейна способно испытывать чувства, как вы помните. Оно мучается, отчего хочет отомстить своему создателю, способно умилиться ребенку перед тем как его убить и тому подобное. А история с зомби — это шоу для себя, как у Федора Михайловича… Кроме того, Франкенштейн не годится, потому что без женщины исключалась бы история мимолетного былого увлечения или, если хотите, любви…. Мне кажется, что я слишком подробно, потому что меня это как-то… хм… хм… интересует. Ну и издатели, опять же, предпочитают, как тут выяснилось, зомби… И еще на Франкенштейна какой-то что ли сложный копирайт… Так что, как-то вот так…
— Теперь вы можете задавать вопросы, — сказал модератор. — Вот вы, молодой человек.
— Да как вы смеете сравнивать себя с Толстым и Достоевским?
— Александр Николаевич, вы можете не отвечать на этот вопрос. Следующий…
— Можно ли использовать в интеллигентной беседе ваше выражение «пососите у слона»?
— Сколько раз? — спросил Шаповалов.
— Три.
— Можно.
…Корягин остался ночевать. Встреча со старыми друзьями приоткрывает какую-то забытую дверцу. Опять же, выпили. Он лежал в темноте, и воспоминания вдруг хлынули яркие, картинками.
…Очень много места в полутемном холодильнике занимали сверток с сосисками и холодец. Авоська сдерживала пирамиду мандаринов. В доме готовились к празднику. Дверца, в которой стояла шеренга шампанского и лимонада, приоткрылась…
Вспыхнул яркий свет.
В холодильник засунули кошку.
Дверца захлопнулась.
Свет погас.
Кошка жалобно мяукнула.
…Лист бумаги в клетку висел на стене дома и озвучивался сам собою фальшивым голосом юного Деда Мороза.
Танька! Ты никогда больше не увидишь свою кошку Зинку, если не будешь дружить с Александром Шаповаловым. Если не будешь, то я увезу кошку на Северный полюс и там подарю другой девочке, которая будет меня слушаться. Еще ты должна больше не подходить к Кольке Корягину, он дурак.
Дед Мороз
Рядом с объявлением стояли жильцы.
— Житья от него никому уже нету. Кошка-то чем ему виновата? — старушка потрясла ручонкой перед мужчиной в мохеровой кепке.
— Уймитесь, мамаша, — поморщился мужчина. — У меня голова кружится.
— Кошка породистая! — старушка убрала руку в карман. — из Болгарии породу привезли… Всякой твари на свете жить хочется… Она же — киска… тварь живая. А вдруг он ее уже умучил до смерти?