— Ерунду, мамаша, не говорите. Он же ребенок, а не зверь.
— Гитлер тоже нормальный родился. А потом пошло-поехало. Начинается с малого, тут лягушку надул, там кошку повесил! — старушка выдернула руку из кармана и снова помогала словам. — И вот, пожалуйста — стал фашист!
— Хватит уже… — мужчина закрыл рот рукой и побежал.
— До Нового года еще вон сколько, а он уже никакой. И-эх, — старушка подняла голову вверх. — Эй! Колька! Сашка Танькину кошку в заложники взял!
Долго звенел звонок. Дверь, наконец, открыли, за ней стояли Коля и Таня.
— Вы чего? — спросил Сашка. — Я спал.
— Родители где? — спросил Коля.
— Ушли в гости. А что?
— Куда кошку дел? — крикнул Колька.
— Какую кошку?
— 3-и-инку! — заплакала Таня.
Колька отодвинул Сашку, пропустил девочку внутрь и прошел сам.
Сашка сидел в кресле, привязанный к подлокотникам. «На руках пиночетовской хунты — кровь тысяч замученных чилийцев…», — бормотало радио.
— Ну что, нашла? — Колька задумчиво смотрел на подушку, в которой были воткнуты иголки с нитками.
— Нету! Нет нигде… — Таня всхлипывала из глубины квартиры.
— Ищи лучше… Саша, в жопе каша, последний раз спрашиваю: где кошка?
— Не знаю никакую кошку!
— Не знаешь… Ага… Ногти грызешь или подстригаешь?
— А что?
— Вопросы здесь знаешь, кто задает?
— Кто?
— Я.
— Головка от руля! — крикнул Сашка и тут же получил леща. — Связанных бить нечестно!
— Грызешь или подстригаешь?
— Бывает, грызу, а что?
— Вот и хорошо.
— Чего хорошо-то?
— Легче будет иголки под ногти засовывать.
— Не имеешь права!
— Увидим. Для начала устроим психические пытки. Насыплем тебе лед в трусы… Пусть тебе девчонка насыплет. Это будет позорней для пацана. Где кошка?
— Не знаю никакую кошку!
— Танька! Тащи лед!
— Зачем?
— Надо.
Кошка свернулась клубком и дрожала. Дверца открылась, в холодильнике вспыхнул свет.
— Зинка! Зиночка!
— Мяу!
Кошку схватили и вытащили из холодильника.
Дверца хлопнула.
Свет погас.
Танька укутала кошку шубой, обнимала и дышала в ее нос теплом.
— Значит, гражданин, мечтали заморозить чужую кошку? Это тебе за фашизм! — Колька дал леща Сашке. — А это за дурака! — Он дал ему еще одного леща. — Кто у нас теперь дурак?
— Чего?
— Скажи: перед лицом своего товарища Николаевой заявляю: Николай Корягин — великий следопыт, а я — дурак!
— Не скажу!
— А если лед в трусы?
— Не скажу!
— Танька! Положь Зинку на диван. Тащи лед!
Танька пристроила на диване кошку и вышла.
— Дедов Морозов не бывает, сынок! — Колька дал Сашке американский фофан.
…Милиционерша привела Кольку за руку во двор.
— Ну все уже. Дальше я сам дойду.
— Хитрый какой. Я должна сообщить родителям про твои художества.
— Нету родителей дома. Вон моя бабушка сидит.
— Вы бабушка Николая Корягина?
Колька подмигнул старушке на лавочке.
— А как же…
— Должна вас уведомить, что ваш внук, Корягин Николай, поставлен на учет в детской комнате милиции.
— Ну и поставлен, так и ладно.
— Теперь я буду к вам заходить и проверять, как он себя ведет, не проявляет ли садизма.
— Ну и заходите, а что ж…
— Мне кажется, женщина, вы не осознаете, что случилось. Мне кажется, вы меня не слушаете. И, возможно, ничего не передадите родителям.
— Это отчего ж я не понимаю? Вы что думаете — я дура?
— Я не это хотела сказать.
— А я думала, что это! Сейчас пойду к твоему начальнику и скажу, что ваша милицейская вертихвостка пожилую женщину оскорбляет при малолетних преступниках.
— Кто это вертихвостка?
— Ну не я же! А скажи-ка, отчего же это так получается, что Колька — садист, а Сашка Шаповалов, который породистую кошку в холодильнике замучивал — пупсик?
— Про пупсика я не говорила. На Шаповалова сигнала не поступало.
— Вот и выходит, кто скромный — тот садист, а бабушка — дура, а кто из Зинки заживо холодец готовит — тому зеленый свет, лишь бы на него сигнала не поступало. Так, по-вашему, выходит, да?
— Я сейчас вас саму привлеку за оскорбление.
— А вот и привлекайте, чтоб ваш начальник увидел, какие у него дебилки работают!
— Я с вами больше разговаривать не могу. Вот ваш малолетний преступник.
— И нечего тут вообще! Ишь!