Следующим же утром за завтраком Никита напрямую спросил отца, было бы тому приятно, если бы оказалось, что его сын гей? Олесь подавился чаем. Дядя Паша сильно удивился и так же напрямую спросил, а что, его сын гей? На что получил: «Нет, но мне любопытно». «Ну раз тебе любопытно, то нет, приятно бы мне в любом случае не было,- задумчиво ответил дядя Паша.- Я бы тебя, возможно, даже поколотил. Но поскольку твой брак – это мой брак, думаю, со временем бы остыл. Кхэм… А вот твоему «половину» я бы, пожалуй, жизнь подукоротил, чтоб мужиков не соблазнял». Всё, разговор окончен. Никита послал в пространство едкую ухмылку. Адресат стал мрачен и зол.
На следующий день Олесь пошёл в школу. Лена скакала вокруг, как счастливая собачонка. Он прямо видел, как она машет хвостом и повизгивает от счастья. Девчонка подбрасывала жухлые осенние листья, морщилась на тусклое утреннее солнце и всё равно была невероятно счастлива. Неожиданно до него дошло, что шум и суета, устроенные этим маленьким жизнелюбивым человечком, совсем не раздражают. Лена словно выносила из дома частичку уюта и семейной жизни. Нормальной семейной жизни, той, которой всегда был лишён он сам, которой не знал, а потому и не понимал. Живя в одиночестве, Олесь стал неразговорчивым и замкнутым, но никогда раньше его это не угнетало. Он привык и поверил, что так и должно быть. Для него стало открытием, что за столом можно не только есть, но и весело болтать о прошедшем дне, пожаловаться на шумных соседей сверху или придумывать, чем бы заняться на выходные. И мать может сердиться не только потому, что ты порвал единственные ботинки, а и потому, что у тебя на тарелке осталась половина глазуньи.
Подъехала маршрутка. Олесь и раньше не особо любил толкаться в проходе, но теперь покалеченные руки вообще делали пребывание в плотной людской толпе болезненным. Машина дёрнулась, не заживший до конца порез рвануло болью – кисть соскользнула с поручня.
-Осторожнее!- возмутилась тоненькая бледненькая студенточка, на чью спину упал Олесь.
-Из-извините…
Девушка облила его презрительным взглядом и продолжила строить глазки мрачному синеглазому типу, в свою очередь буравящего взглядом уже его самого. Тип протянул руку и смыкнул Олеся на себя.
-Ты чего?!
-Да не ершись ты,- мирно буркнул Никита, отворачиваясь от разочарованной мордашки студентки.- Просто придерживать буду, чтоб ты жилы больше не рвал,- и действительно осторожно прижал к себе одной рукой, второй продолжая держаться за поручень.
День прошёл ужасно. Если одноклассники решили, что Олесь просто заболел, то учителя и психолог были очень даже в курсе, как именно Олесь заболел, поэтому его затаскали по кабинетам, читая нудные нотации и проникновенно объясняя, чем ценна жизнь и почему в столь юном возрасте нельзя быть таким неосмотрительным. Олесь молча кивал и со всем соглашался, лишь бы побыстрее от всех отвязаться.
Тяжелее всего пришлось с психологом – Вера Павловна знала его замкнутую натуру, как свои пять пальцев, и отстранённые кивки ученика её совершенно не устроили. Она на пару с заместителем директора по воспитательной работе выносила парню мозг целый урок, заставила проходить какие-то тесты, потом долго разговаривала по телефону с людьми из содействующих семье и школе организаций, о чём-то советовалась, расспрашивала, потом они вместе с замом подняли документы и выяснили, что Олесь живёт один, от чего обе пришли в ужас и тут же решили определить его в «специальное для подобных случаев заведение».
-В дурдом, что ли?- Никита как всегда бесцеремонно распахнул дверь, будто подслушивал весь разговор. Да нет, точно подслушивал: глаза опять на дула двустволки похожи – злые, невменяемые.
-Зачем в дурдом?- пролепетала обескураженная Вера Павловна.- В интернат. Там он будет под присмотром, заодно и подлечат.
-Спасибо, не надо,- твёрдо сказал Никита.- Он живёт у нас дома. Если надо подписать какие-то бумаги, телефон отца есть у классного руководителя и директора. А нам пора, у нас контрольная.
Поднял опешившего Олеся за локоть и выволок из кабинета прежде, чем тот пришёл в себя.
Когда они ехали в маршрутке домой, Никита опять держал его, не позволяя напрягать покалеченные кисти. И на следующее утро… И опять после школы… И утром в пятницу… А в пятницу после уроков Олесь уже сам пробрался к Никите, умостился поудобнее между парнем и сидящими пассажирами, и всю дорогу думал о том, что, возможно, даже у Никиты есть хоть капля совести…
-Тебе нравятся звёзды?
Олесь вздрогнул, обернулся и глянул на диван, на котором по идее уже спал Никита. Парень лежал к нему спиной, как и пять вечеров до этого, и явно спал. Значит, не спал. Хотя дыхание так и не сбилось. Интересно, раньше он тоже притворялся?
Начиная со второго дня своего здесь пребывания, Олесь выработал своеобразное расписание. Утром и днём он чувствовал себя достаточно вольно – они собирались в школу, завтракали и потом в эту самую школу уходили; вокруг постоянно кто-то крутился – Лена, люди на остановке, учителя и одноклассники. Возвращаясь к Прохоровым, они обедали, опять же все вместе, а уже потом Олесь утаскивал в гостиную тетрадки и учебники, и делал уроки вместе с Леной. Никита тоже был здесь – поначалу он немного натаскивал отставшего по учёбе Олеся – а потом просто сидел за компьютером, выискивая что-то в страничках интернета. Потом появлялся дядя Паша, они ужинали. А дальше они с Леной и её отцом играли в игру «Кто у нас самый быстрый» - старались первыми пробраться в ванну. Лена, как любая девушка, любила болтаться в горячей воде, поэтому её оттуда приходилось выкуривать едва ли не пожарной сигнализацией. Дядя Паша тоже тщательно смывал накопившуюся за тяжёлый трудовой день грязь. А Олесь… а Олесь неожиданно проникся духом соревнования, поэтому с энтузиазмом принимал участие в семейной забаве. Тётя Маша имела вольный график работы, её вечерняя кутерьма обходила стороной, а Никита с достоинством сытого удава дожидался, когда все набарахтаются, и потом спокойно шёл сам.
Заканчивался день тоже в гостиной. Дядя Паша смотрел телевизор, Никита делал уроки, Олесь с Леной резались в гонки по сети – он на компьютере, она на ноутбуке. Приходила вымывшая посуду тётя Маша, поливала свои обожаемые цветы, протирала пыль, подкармливала минералами. Обычно дядя Паша не выдерживал и тоже начинал помогать, ворча, что однажды он проснётся в этих джунглях и почувствует себя настоящей обезьяной. Иногда, когда думал, что никто не смотрит, он притягивал жену к себе и нежно целовал в щёку. Тогда Олесь начинал безумно завидовать Никите, самовлюблённому надменному Никите, который имел в жизни всё, чего был лишён он сам, и чего ему всегда так не доставало.
Потом Никита уходил к себе. Олесь же до последнего сидел с Леной, прикидываясь, что за интересной игрой потерял счёт времени. Когда он заходил к ним в спальню, Никита уже спал, отвернувшись ко всему миру спиной. Олесь быстро стаскивал одежду, натягивал ночные штаны с футболкой и тоже забирался под одеяло.
Сегодня гармония нарушилась.
-Тебе нравятся звёзды?
Никита не повернулся. Наверно давал Олесю возможность переодеться.
Парень вспомнил, откуда Никита может знать про звёзды.
-Твоё какое дело?- мигом окрысился он.
Никита всё-таки повернулся, заложил руки под голову.
-Просто на тебя сегодня смотреть жалко было, когда отец с Би-Би-Си на новости переключил.
-Поди к чёрту,- вяло огрызнулся Олесь. Потоптался в нерешительности, всей кожей ощущая на себе немного насмешливый взгляд синих глаз. Да ну, пусть подавится!
И решительно стянул футболку.
…я знаю тебя настоящего…
Проснулся Олесь ночью от мерного бзыжчания телефона под подушкой. Старая, битая-перебитая нокиа гудела редко, в основном потому, что знали номер всего несколько человек. Классная руководительница звонила только перед родительскими собраниями, Стасик тоже не имел дурной привычки будить по ночам.