— «Немного повоевали»? Ярослав Константинович вернул Казанскую аномалию в свои прежние пределы, спася от смерти тысячи людей. Моих людей, — тихо сказал хан. — Он снова вернул нам наш Воздух. Твари ушли вглубь зоны. Его слово держит степь спокойной.
— Угу, — кивнул Пожарский. — И не только степь. Тверская аномальная зона стабилизирована, что касается Мурманска и его порта — город также в безопасности, благодаря молодому князю. Кто прошелся по взбесившимся аномальным зонам? Разумовский. Кто утихомирил прорывы по всей Империи? Разумовские. И кто, между прочим, не дал соединиться Мумбайскому треугольнику, пока половина из нас обсуждает, прилично ли им так быстро взлетать? Всё он же.
Потёмкин крякнул:
— Никто не отрицает небольшой пользы. Тем более, что как я слышал — индийцам он помог совсем не бесплатно. Вопрос — меры.
— Меры? — Муравьёв впервые позволил себе усмешку. — Когда внезапно встали оружейные заводы на Урале, вы искали «меру», Иван Григорьевич. Точнее — не могли решить насколько задрать стоимость вооружения, производящегося на ваших заводах. Долгая война в ваших интересах, ваша светлость. А Разумовский отправился в аномалии без раздумий и условий — он просто выполнял свой долг. Мы с Пожарским и ханом Эрмедом стояли рядом. А где были вы?
Потемкин помрачнел, к его лицу прилила кровь.
— Мы все выполняли свой долг перед Империей и Императором, — не моргнув, ответил Юсупов. — В тех местах, где мы должны были быть.
— Разумовский сражается, — отрубил Пожарский. — Сражается там, где большинство из нас предпочитало бы договориться.
Светлейший князь Воронцов всё это время медленно играл золотой ручкой; лёгкие касания кончиком по краю стола выстукивали размер: «раз-два-три», как бы пытаясь настроить разговоры за столом на свой лад.
— Господа, — наконец вмешался он, — мы не в аудитории и не на параде. Давайте говорить без образов. Факт первый: Род Разумовских за последние время стремительно взлетел, из статуса «умирающего», встав на одну ступень с нами, светлейшими князьями. Факт второй: влияние Разумовского на Императора выросло стремительнее любой известной нам династии со времён Кутузовых. Факт третий: монополизация силы в одних руках равна угрозе будущему Империи.
— И что? — сухо спросил хан. — Держава видит сильный род — ставит на него. Держава не глупа.
— Опора, хан, — Воронцов поднял глаза, — это столп. Разумовские же стали сводом. Не отдают, а собирают под себя. И если свод замкнётся, каждый наш род окажется под ним, не рядом.
— Свод держат стены, — отозвался Муравьёв.
— Каждую из которой можно без проблем поменять по-отдельности, — отрезал Юсупов.
Потёмкин согнулся вперёд, наградив собеседников тяжёлым, как его родной аспект Земли, взглядом:
— Пётр Сергеевич, вы куда клоните? К изменению Дворянского устава? К ревизии полномочий? Или может к самой Книге Его Императорского Величества?
— Я говорю об очевидном, — мягко сказал Воронцов. — Разумовские получили слишком много власти. Слишком быстро. Это опасно для баланса. Опасно — значит требует коррекции. Мы — не оппоненты Императору. Но на плечи наших родов Империя опирается веками. Наш долг — предупредить.
Пожарский медленно поставил чашку. Его ладонь легла на стол так, что по полировке прошёл едва заметный рябой рисунок — температура в комнате слегка прыгнула вверх.
— Предупредить — это когда ребёнок бежит к проруби. А здесь ты предлагаешь подрубить мостки, Воронцов. И я хочу понять: зачем?
Он наклонился, заглянув хозяину прямо в глаза:
— Или ради кого?
В комнате стало еще чуточку теплее. Муравьёв перестал улыбаться. Хан Эрмед отвёл взгляд от чашки, глядя теперь на дверь: прислушивался к коридору. Потемкин не шелохнулся, но ладонь его, тяжёлая, как плита, легла на подлокотник иначе — глубже, будто проверяя опору.
— Ты переходишь грань, Евгений Александрович, — ровно произнёс Воронцов.
— Ты её давно перешёл, — так же ровно ответил Пожарский. — Когда подписал особые листы поставок на Тихоокеанский сектор в обход казны. Когда дал людям из Империи Восходящего Солнца доступ к портовым складам во Владивостоке. Когда твои люди «случайно» встречались в Хабаровске с японцами. Ты думаешь, это никто не видит?
Воронцов впервые не удержал ручку. Она ударилась о блюдце и тоненько звякнула. Потёмкин поднял голову, Лопухин распрямился, а у Юсупова заскрипели зубы.
— Осторожнее, Пожарский, — вмешался Лопухин, слегка отпуская свою силу. Голос Тьмы был мягким и липким, как шёлк, которым удавливают. — Обвинения такого рода не остаются безнаказанными.