— Я знаю это, — Пожарский не отвёл взгляда. — След ведёт на восток. К японцам. К тем, кто просит в оплату не золото, а души наших одаренных. Кто-нибудь объяснит, почему недавно разорвало на куски мастера Артефактного дома из Оренбурга — без всякой причины? Почему у него из глаз вытекла Тьма, как чернила, а артефактная защита треснула как простое стекло?
— Несчастный случай, — тихо сказал Воронцов. — Перегруз.
— Мне это видится по-другому, — отозвался Муравьёв, а его глаза внезапно вспыхнули Светом. — Пётр, ты играешь не теми картами. Скажи прямо: с какой стати твой Дом подписывал пробный доступ к матрице «Сёти»? И почему отчёт по ней ушёл в закрытый архив, минуя Совет?
— Потому что мы — артефактный дом, — Воронцов тоже перестал быть мягким. — Мы тестируем то, что завтра может убить Империю. Или спасти. И мы обязаны понимать это раньше остальных. Да, мы смотрим на Восток. И на Запад. И под ноги. И вверх. Это — наша работа.
— Твоя работа — служить Империи, — отрезал хан, на миг утратив сонную мягкость. — Не японцам. Не их Императору. Не своим карманам.
Воронцов выдержал его взгляд. На миг между ними прошёл лёгкий, почти неуловимый шорох — ветер встретился с мыслью. Воронцов не отвёл взгляда.
— Вы меня слышите избирательно, — наконец сказал он. — Я говорю о балансе. О том, что Разумовские — опасны в своей скорости развития. Это не ревность, не зависть. Это простая инженерия. Конструкция без демпферов рвётся. Я предлагаю демпферы.
— Сотрудничать с японцами без ведома Императора? — Пожарский приподнялся из-за стола, тяжело опершись на массивный стол. В голосе у него разгорелся Огонь. — Уродам, которые замышляли зло всей Империи? Ты как минимум двурушник, Пётр. Как максимум — предатель.
Слово повисло в воздухе, как факел над пороховым погребом. Кажется, в кабинете даже запахло гарью.
Юсупов заговорил первым, медленно, как двигается пласт земной:
— У нас нет оснований… пока… считать светлейшего князя Воронцова изменником. Но у нас появились основания считать, что чья-то рука пытается перехватить власть под видом заботы о балансе.
— Это рука Разумовских! — резко бросил Лопухин. — Они и подсунули Пожарскому «факты», чтобы убрать конкурента.
— Ложь, — сказал Муравьёв. Свет в его глазах стал резче, очертив голову нимбом. — Факты мои. И информация по востоку — тоже.
— Хватит, — тихо сказал Потёмкин. — Мы либо сейчас выверяем слова, либо завтра выворачиваем кишки. Пётр Сергеевич, вы отзовёте свои письма Императору?
— Писем не было, — так же тихо ответил Воронцов. — Была записка на стол. С формулировкой: «Следует рассмотреть вопрос о перераспределении полномочий». Не против Императора. Не против Разумовских. Во благо Империи.
— Во благо Империи, — повторил Пожарский, и по столу, словно по сухой траве, пробежала тёплая зыбь. — Тогда отвечай, Пётр. Почему в твоих лабораториях стояли японские шкатулы сознания? Почему ментальные схемы, запрещённые после гона в Южной Америке, вдруг всплыли у твоих людей? Я видел узор. Там иероглиф на спайке.
— Потому что мы должны знать, как это ломать, — резко ответил Воронцов. — Потому что завтра это окажется во дворце, ради безопасности Империи и вы первые придете ко мне на поклон за такими же устройствами. Тогда вы вспомните мои слова.
Он встал. Медленно, не показывая спешки.
— И потому, Евгений Александрович, — добавил Воронцов, — не смей произносить слово «предатель», пока не готов доказать его мечом.
Пожарский улыбнулся — совсем коротко. И поднялся.
— С удовольствием.
Стул под ним скрипнул, превращаясь в пепел на полуслове — огонь у него всегда приходил раньше жеста. Муравьёв поднялся следом: в кабинете словно приоткрыли окно — стало светло без источника. Хан Эрмед уже стоял — легчайший ветер шевелил его волосы, и ни одна бумага на столе не шелохнулась. Юсупов поднялся, и пол слегка качнуло, как на барже. Потемкин встал — и стол вдруг заскрипел, как будто став тяжелее. Тень у Лопухина за спиной вытянулась, как охотничья собака, готовая к прыжку.
Воронцов тоже встал. Резко, но без позы.
— Господа, — произнёс он, — мы все — столпы Империи. И я всё ещё надеюсь, что мы договоримся…
Глава 24
Кремль
Покои Императора
Десять секунд. Примерно столько длилась пауза. Результат моей просьбы мог быть самым непредсказуемым и мне оставалось только ждать ответа правителя страны. Бледное лицо Алексея Александровича помрачнело, и он смерил меня тяжёлым взглядом.
— Мой сын находится сейчас не в самом лучшем состоянии и точно не готов принимать участие в боевых операциях, князь, — сухо произнёс глава рода Романовых. — Я понимаю всю серьёзность ситуации, но есть пределы разумного.