Нога ее правая утопает в туман слишком глубоко и он тянет к ней руку и пробует докричаться, но бесполезно и неостановимо во плоти. Наконец, поняв, что произошло, он вспоминает, что в кармане куртки у него есть яблоко. Он его сберег для нее. Он это яблоко вынимает и бросает ей. И промахивается. Оно на миг повисает над краем бездны… А девка эта меняется лицом и становится той самой Ариной из Каргополя…
Теперь он просыпается по-настоящему. Саша рядом. На часах — семь пятнадцать московского времени. Он встает.
Денек обещает быть славным. Ветер легок, Викеша с румыном далеко внизу. Почти у Панагии.
Пес спустился метров на сто с вершины и справил нужду. Нашел под камнем немного снега и вытер лицо. Поднявшись наверх, открыл колодец, набрал воды в древнее ведерко на цепи, перелил в бутылку из него, умылся окончательно. Вытер лицо платком, повертел его в руках, сложил, спрятал в карман куртки. Потом на жаре, внизу высушит.
Саша вышел на белый свет молча, лицо заспанное, глаза припухшие. Сам, наверное, сейчас не краше.
— Привет! — просто сказал Пес.
— Ага! — ответил Саша и пошел вниз, под склон.
Перед спуском они прочли каждый, что хотел, в церковке и наконец тронулись. При спуске работает совсем другая группа мышц и оттого вначале бежать было просто легко и радостно. Потом, примерно минут через тридцать, Пес опять загрустил. Когда они присели в первый раз, Пес повел такие речи.
— А носишь ли ты с собой какие фотографии?
— А зачем тебе?
— Ну, любопытно. Жену вот показал бы.
— Вот ее, как раз, нет. Девки есть.
— Показал бы.
— Зачем тебе?
— Ну, покажи, не сглажу.
Саша полез в куртку, достал бумажник, вынул фото.
Девки Болотниковские — вот они. А, значит, и продолжение сна, слащавое и кромешно красивое, имело какой-то смысл, а не было подстроено, скажем, Черной Рожей. Его сюда и близко не подпускали небесные силы, а, значит, не все еще так безнадежно у него. Он повеселел.
— А есть у тебя, брат Болотников, тайная привязанность?
— То есть?
— Ну, школьная любовь? Или там из детского садика?
— Чего это вдруг?
— Да я так спросил. Вот дочки у тебя красивые, а жена?
— Дура она.
— Ладно. На горе ругаться — нельзя…
— Нельзя, так нельзя. Пошли, что ли?
— Пошли. Там чайком поправимся. Макаронной.
— Если Викеша не сожрет.
— Это верно. А тебе что снилось, Саша?
— Родители.
— Правда, что ли?
— А чего такого?
— Нет. Я так спросил. Просто.
Впрочем, Саша сна своего не рассказал. Странен был сей сон.
Обладая гигантскими ресурсами свободного времени, Саша в свое время не просто обошел ближние и дальние окрестности Каргополя. Он их исползал спьяна и втрезвую, один и с товарищами. И было у них одно заветное место встреч и отдыха. Вроде зимовьюшки. Рядом с Ошевенским монастырем была когда-то деревня Болотовка. Потом жители ее вымерли. Примерно годах в тридцатых. Кто не умер, ушел. Осталась церква в дремучем лесу. И вот это самое место и приснилось Саше. Только странно, неприятно и торжественно.
Он сидел внутри. За сорванными дверями — непогожий гнусный день.
Сидел он за самодельным столом, на самодельной же табуретке. Сделали их когда-то то ли туристы, то ли краеведы. Пьянь местная на такое не поднимется. От силы могли пеньков втащить или ящик из-под консервов. Сквозь щели в тесовой крыше в храм перетекало мутное небо. Говно птичье, обильное и серое, завершало интерьер. Пустые бутылки и банки давали полный срез эпохи. Хоть музей открывай… Только сидел он не один… Папаша, молодой и в рубахе… Саша заговорить с ним захотел, удивиться только не было разрешено… Но это полбеды.
— Посмотри направо, — папаша сказал.
Посмотрел он — и мать увидел. Сидит рядом, на табуреточке. Молодая и значительная. Но и это еще не все… Весь свой род он увидел, в капюшонах стоят, в плащиках, склонили головы, лиц не видать, но понимает он, что это предки. Помещение как бы раздвинулось, в коридор какой-то ушло, и в этом коридоре источался и едва был виден самый дальний, то есть первый из Болотниковых. От звука своего имени Саша проснулся…