— Ты ужасно выглядишь, — сказал он. — Входи.
В приемной с покрытым линолеумом полом стояла конторка регистратора, скамейки для посетителей, столик с аккуратными стопками «Собачьей Жизни» и «Кошачьей Радости», стеллаж с буклетами («Первая помощь животным», «Уход за стареющей собакой», «Болезни мочеиспускательных органов»), две полки с различными спреями, тальками, средствами от блох. На стене висели в рамах под стеклом четыре изображения терьеров, выполненные не слишком умелым пером: скотч-терьер, скай-терьер, эрдельтерьер и йоркширский терьер. Все они были плодом вдохновения матери Стива. В этой комнате всегда пахнет влажной шерстью, лизолем, невыветрившейся мочой, кровью, глазными мазями, ушными каплями, котами с загноившимися покусами, стареющими сеттерами, невоспитанными щенками — грустный запах жизни и смерти, который пугает большинство собак, кроме Рауди, ничего не имеющего против поцарапанного носа, если, конечно, я прижимаю его к себе и говорю, какой он хороший мальчик.
— Помнишь, о чем я тебя просил после истории с твоей кузиной Дженис? — спросил он.
— Я больше никогда так не сделаю. Кроме тебя, мне некому было позвонить. Наверное, я была не права. Возможно, та большая черная собака еще была жива.
— Холли, ради Бога. Это невозможно.
— Да. Кажется, я знаю, чей это был пес. Он принадлежал двоим ребятишкам в одной семье. Я встречалась с этой женщиной. Ее зовут Линда. Пожалуй, я ей не скажу. Что толку? Пусть думает, что он живет где-нибудь на ферме.
Он положил руку мне на плечо. Но мне не стало легче. Он убрал руку.
— А знаешь, у тебя большие неприятности, — сказал он.
— У тебя они тоже были. Со мной. Да-да, знаю. Я понимаю. Она ничего не почувствовала. Просто уснула. Вот и все.
— Кто?
— Леди, пойнтер. Та сука.
— Я говорю про твой револьвер, — сказал он.
— Да. Я об этом думала, но теперь уже ничего не поделаешь. Обращаться за разрешением слишком поздно. Я и забыла, что он у меня. Собиралась отвезти его в Мэн. Мне и в голову не приходило, что он может пригодиться. И на тебе. Что бы я без него делала? Была бы уже на том свете. Все то время, что я старалась разыскать Клайда, Реджи Нокс думал, что я его выслеживаю.
— Думал, что ты разыгрываешь из себя Нэнси Гру?
— Я никогда не читала Нэнси Гру, — сказала я. — Я читала Джека Лондона, Сетон-Томпсона. Ну да ладно, покажи мне собак, и давай решать, что с ними делать. За этим я и пришла.
— И это все?
— Более или менее.
— Скорее менее.
— Да. Послушай, я понимаю. И вовсе не обвиняю тебя. Но такая уж я есть. Я не могу… Я больше не стану тебе звонить по такому случаю, как сегодня. Да, собственно, и к чему? Скорее всего в лаборатории мне больше не бывать. Знаю, сколько хлопот я тебе причинила. Прости.
— Все нормально, — сказал Стив. — Мне жаль, что так вышло с черной собакой, да и с акитой тоже.
— Но не с Леди?
— Нет. — Он улыбнулся. Как ненавидела я его тогда за эту улыбку. — Взглянем на собак.
Я прошла за ним во внутреннее помещение, уставленное шкафами с ветеринарным оборудованием и лекарствами. Потом мы вошли в следующую комнату. Собаки были устроены теснее, чем мне бы хотелось, но не так тесно, как несколько часов назад. Бигль так и не оставил попыток залаять. Золотистый ретривер вилял хвостом. Все клетки были заполнены. Одну постоялицу даже изгнали из ее жилища, чтобы дать место вновь прибывшим. Когда мы вошли, она подбежала ко мне. Разумеется, это был пойнтер, хоть и не Макс. Ей недоставало самоуверенности, она была маленькой, юркой и так же просила любви, как в тот вечер, когда я впервые встретилась с ней во дворе Сиси Квигли.
— Я не могу делать это каждый раз, — сказал Стив. — Ты должна с этим смириться. Не могу… Пока не могу взять ее наверх. Ведь там Индия. Я над этим работаю. Но ты должна знать. Есть пределы. Я не могу спасти их всех.
Глава 28
— Придется сделать анестезию, — сказал Стив. — Надо широко раскрыть ему пасть. Хочешь не хочешь, а горло посмотришь ему ты. Мне он просто не даст.
Мы стояли на подъездной дороге, задняя дверца «бронко» была открыта. Теперь, при раннем утреннем свете, внутренность клети Клайда была видна лучше, чем вечером, но сам он был перепуган по-прежнему.
— Нет никакого шрама? Ты его не видишь?
— Обычно это делается через рот. Есть еще один способ, но он требует более серьезного хирургического вмешательства. Делается разрез внизу шеи, и уже оттуда подходят к гортани. Об этом я только читал. В исследовательских лабораториях такими операциями утруждаться не станут. Через рот куда проще.
— Что же нам делать?
— Наблюдать за ним. Самое опасное — это осложнения.
— Какие?
— Ну, когда собака лает, голосовые связки начинают вибрировать, и, коли вам это ни к чему, вы их вырезаете. Главная опасность заключается в том, что образовавшийся рубец может закрыть голосовую щель. Связки предохраняют трахею, поэтому, когда их удаляют, собака может задохнуться. Я бы этого никогда не сделал.
— Конечно.
Стив пожал плечами:
— Многие ветеринары, особенно из старой гвардии, этим занимаются. Иногда люди этого хотят. Живут в маленьких квартирах, и хозяева им просто откажут из-за шума. Это единственный способ сохранить собаку…
— Какая нелепость.
— А какой риск.
— Просто страшно подумать.
— Иногда рубец становится как бы вторичной связкой.
— И лай восстанавливается? Стив кивнул:
— Хриплый лай.
— Как мне сказать отцу?
— Пока не надо, — мягко сказал он. — Мы не знаем наверняка. Скажешь, когда будет необходимо.
В одиннадцать вечера, когда Стив уже ушел, у задней двери моего дома появился Кевин. Я подозревала, что он снова обрушится на меня. Лицо его было красным, голос холодным.
— В квартире Шейна ничего не трогай, — сказал он. — И не строй никаких планов на завтра. В три часа тебе придется дать показания под присягой.
— По-моему, не так давно я принимала ее от других.
Если каламбур достаточно банален, то он имеет у Кевина успех, но этот явно не удался.
— Не опаздывай.
Он вручил мне белый конверт и удалился в сторону Фреш-Понд, где ежедневно тренируется перед Бостонским марафоном. Я просто обожаю его. Если бы не собаки, то мои ножные мышцы атрофировались бы за первые два года моей жизни и мне даже не пришлось бы учиться ходить.
Я еще не успела вскрыть конверт, как перед моим домом появился фургон отца. Клайд все еще сидел в клети, и я не была уверена, есть у него голос или нет. Оба передних окна «бронко» были открыты, перед дверью клети я оставила миски с водой и едой, но не знала, притронулся ли он к ним.
— Ну как он? — приветствовал меня Бак. Если бы Рауди был во дворе, Бак мог бы с ним поздороваться.
— Ни в какую не хочет выходить из клети. Я за ним наблюдаю и думаю, что в основном с ним все в порядке. Физически. Но он заполз в клеть и не хочет из нее выходить. В машине. Стоит мне подойти к нему, он огрызается. А это дело нешуточное.
Бак кивнул.
— Там есть вода и питье, — продолжала я, — но не думаю, чтобы он к ним притронулся. Пробовала дать ему пончик, но и это не сработало. По-моему, он до смерти напуган. Он вполне мог меня укусить.
Когда в половине третьего я в машине Бака отправилась в управление полиции, он все еще терпеливо сидел на водительском месте моего «бронко». К этому времени он уже успел прочесть «Санди глоб» (в том числе и отчет о событиях предыдущего вечера), шесть или восемь номеров «Собачьей Жизни», годовую подшивку «Новостей курса общей дрессировки в Новой Англии» и «Собаководческого справочника Северо-Востока». В промежутках между чтением он пел «Клементину». И конечно же, кошмар моего детства — «Украсьте залы ветвями остролиста».