— Думаешь, кто-то из нас к нему снова вернется? — спросила Хонор.
— Может быть, но не ради сокровищ. Мне нужно только то, на что я натыкаюсь случайно.
— Правильно, нечто вроде тех ледников, которые ты прошлой зимой полез фотографировать на Маунт-Робинсон. Или медвежьей берлоги, куда практически забрался…
Джон взглянул на нее, покачал головой, ему льстила опасная близость к природе, а Хонор по этому поводу его поддразнивала. Никогда не говорила, что именно это в нем больше всего привлекает ее, и порой, когда Джон слишком долго сидел в безопасности дома, хотела, чтобы он не задерживался.
Джон протянул ей фотоаппарат, показавшийся очень тяжелым; Хонор старательно держала его, чтобы не уронить, наблюдая за босым Джоном в закатанных штанах цвета хаки, с разлохмаченными ветром волосами, который низко наклонился, собирая какие-то необычные звезды.
Лунные камни.
Далеко от сглаженного приливом берега, давно залитого водой, открываясь лишь в полнолуние, лежала светившаяся белым светом гладкая галька не крупней ее ногтя. Камни лежали на темном песке, улавливая последний свет, мерцавший, как падающие звезды. Ей хотелось написать это так, как писал Ван Гог в сумасшедшем доме — полночь, пронизанная синими и золотыми завитками, волшебное коловращение ночи. Вдохновение — вид безумия, и Хонор страшно нравилось, что они с Джоном превращаются во вдохновенных безумцев.
Закончив исследование береговой линии, Джон вернулся, забрал аппарат, повесил на плечо, обнял Хонор. Его синие глаза сияли, губы улыбались. Выражение лица Джона всегда было загадочным, а в тот вечер он полностью раскрылся перед ней.
— Хонор…
— Джон…
Он покачивался, держа ее в объятиях. Хонор казалось, что они едины и были едины всегда, с самого детства. Он нащупал ее руку, повторил:
— Хонор…
И продолжил:
— Любовь, почтение[6], забота.
— Что? — переспросила она.
— Вот что я буду делать. Любить и лелеять тебя. Клянусь…
Она это знала — и ничего не знала. Она очень давно и сильно любила его. Мечтала ли об этой минуте, когда они будут стоять на любимом берегу, босые, в песке и в закатанных мокрых штанах?
— Ты выйдешь за меня замуж? — спросил Джон, взяв ее за руку и высыпав на ладонь только что собранные лунные камни.
— Ох, Джон…
— Кольцо я пока не могу подарить. Но люблю тебя, Хонор. Вечно буду любить. Ты выйдешь за меня?
— Да, Джон! — Она стиснула в кулаке лунные камни, обняла его за шею, страшно радуясь, что он привел ее сюда, на берег между их домами, зная, что эти камни означают для него и для его семьи. Они улеглись на песок, сунув лунные камни в кармашек футляра от фотоаппарата, обсуждая будущую жизнь, планируя, куда поедут. Он будет осторожен, обязательно каждый раз возвращаясь домой; лучше того — она будет повсюду ездить с ним. У них родится много детей, и все они вырастут на берегу, прямо здесь.
— Мы расскажем им о приливах и о звездах.
— И об искусстве. Они станут фотографами и художниками, как отец.
— Живописцами, как мать. — Он помолчал. — Обвенчаемся в церкви? В «Звезде морей»?
Она взволнованно кивнула.
— Пойдем на свадьбу пешком!
Новая преподавательница живописи получила дом в кампусе[7].
А сейчас, на рассвете, на том же берегу, Хонор наконец поняла, что сон улетучился. Конечно, очень многие обещания, данные ими друг другу в тот вечер, исполнились. Они поженились в «Звезде морей». Берни была подружкой невесты, а Том — шафером жениха. Они часто путешествовали, занимались искусством, обучали учеников, и, что важнее всего, обзавелись тремя детьми. Тремя прекрасными дочерьми. Старшая — Реджис — свет отцовских очей. Прося Берни и Тома стать ее крестными, Джон сказал, что хочет обезопаситься на всякий пожарный случай — если вдруг с ним или с Хонор что-нибудь случится, то девочка останется на их попечении.
Теперь Хонор надеется, что Том станет посаженным отцом Реджис — дочь торопится сыграть свадьбу в октябре, на праздниках в честь Дня Колумба, отчаянно стремясь почувствовать себя в безопасности, которую, по ее мнению, гарантирует брак. Правда, Хонор не знает пока, поведет ли Том крестницу к алтарю, когда Джона еще не будет дома, будет ли танцевать с ней на свадьбе и скажет ли Агнес и Сесилии, что прелестью они не уступают невесте…
Спрашивать не хотелось, потому что из всех обещаний, данных с уверенностью и любовью безлунной ночью много лет назад, одно было нарушено.