Автомобиль остановился возле двухэтажного кирпичного здания с часовым у крыльца. Федя прочел на вывеске, прибитой к фасаду: «Новосветский волостной ревком». Сюда ушел отец. Хотелось бы повидать его, но Федя не решился подойти к часовому, да и отцу сейчас, наверно, не до него.
Бульвар кончился, и Федя увидел порт. Был он невелик: на площади, примыкавшей к морю, поднимались складские бараки и двухэтажное здание таможни. Под открытым небом высились груды бочек, ящиков и тюков, обшитых холстиной. Корабли не поражали размерами. К каменному причалу прижались три-четыре турецких фелюги, парусно-паровая шхуна под названием «Вера — Надежда» и несколько рыбачьих парусных лодок. И все же это был морской порт, где, как и положено, пахло рыбой, солью и дегтем; над мачтами с пронзительными криками носились чайки. И, в конце концов, даже на такой вот фелюге можно было уплыть к неведомым землям и островам. Здесь стоило задержаться.
Федя прошел немного в глубь причала, разулся и сел, свесив ноги в воду. Вот это вода — чистая, теплая, переливающаяся зелеными струями!
В десятке метров от него, отражаясь в воде ярко раскрашенной кормой, стояла фелюга. На ее палубе высилась гора апельсинов. Трое обнаженных до пояса турецких матросов складывали плоды в широкие корзины и передавали на причал. Грузчики-абхазцы таскали корзины на берег.
Федя засмотрелся на матросов. Один из них, поймав Федин взгляд, вдруг сделал страшное лицо, схватил апельсин и замахнулся. Федя невольно отпрянул, но в последний момент турок замедлил движение руки, и крупный оранжевый плод мягко шлепнулся в ладони мальчику. Матросы на фелюге весело гоготали. Ему бросили еще один апельсин. Плоды были увесистые, с плотной ноздреватой кожей. Пробовать их Феде до сих пор не доводилось. Один он немедленно съел, другой решил приберечь для отца.
Пока он расправлялся с апельсином, матросы на всех фелюгах вдруг разом оставили работу, опустились на колени и стали молиться. Они прикладывали ладони к лицу, потом кланялись, да так, что стукались лбами о доски палубы.
«Ну и чудеса! — подумал Федя. — Такие веселые здоровые парни, а молятся, точно старушки».
Налетевший с моря ветерок начал поворачивать фелюги, и, для того чтобы обращаться к востоку, молящимся приходилось переступать коленями.
Пора было уходить, а то эти чудаки могли принять его за попрошайку.
Федя вернулся в старую часть города, но теперь ее было не узнать. Куда девался людской поток? Последние покупатели уходили с базара, торговцы укладывали остатки товаров. Федя не знал, что, начинаясь с рассветом, деловая жизнь в южном городе замирает с приближением жаркого полудня.
Между духанами выход к морю, и Федя свернул туда. Берег был усеян галькой. Он набрал камешков побольше и стал кидать их с таким расчетом, чтобы они рикошетом отскакивали от воды. У него на родине эта игра называлась — «есть блины». Кто больше «съел», тот и победил. Море было спокойным и камешки удобными — плоскими, обкатанными. Раз, два… шесть… десять. Вскоре он так наловчился, что и сосчитать было трудно. Но без свидетелей успехи не радовали. Оказывается, даже в таком интересном городе без друзей не очень-то весело.
Федя пошел обратно и сел на скамью под навесом духана.
«Если отец пойдет обедать домой, то обязательно пройдет здесь. Подожду его с полчаса», — решил Федя.
Духан назывался «Отдых под чинарой». Через открытую дверь доносились смех и оживленный говор. Посетителей обслуживал бедно одетый, горбоносый, лохматый мальчик. Раза два он выбегал на улицу, и тогда его живые черные глаза с интересом останавливались на Феде.
Отец все не показывался. «Дел, наверно, много!» — подумал Федя.
Всего двое суток прошло, а сколько перемен!
После смерти матери Федя жил в Смоленске у тетки. Месяц назад он сбежал от нее и с превеликими трудностями добрался до Екатеринодара[6], где стоял полк отца. Отец был комиссаром. За самовольный приезд Феде, конечно, здорово досталось, но не так, чтобы жалеть о случившемся. Все же отец оставил его в полку, а не вернул обратно в Смоленск.
Две недели назад весь гарнизон подняли ночью по тревоге и перебросили к станице Приморско-Ахтарской, где высадился врангелевский десант. Федя то слонялся по пыльному Екатеринодару, то сидел возле штаба в ожидании известий. Тревога за отца мешалась с обидой, что его не взяли с собой.
Он знал: дело будет жарким. Врангелевцы были хорошо вооружены, имели броневики. Сам председатель Кавказского бюро ЦК Орджоникидзе прибыл к месту боев — Федя видел, как он проезжал через город.