Аджин понял его замешательство по-своему:
— Трусишь? Тогда уходи, а то как дам!..
Федя обозлился и встал:
— А ну, попробуй…
— И попробую!
— Посмотрим.
Аджин широко размахнулся — слишком широко — и ударил. Федя мгновенно отстранился — удар пришелся по столбу. Аджин коротко взвыл и кинулся на обидчика. Но Федя уже понял, что перед ним неопытный боец: град его ударов сыпался мимо или приходился по рукам. Один раз, правда, попало по лицу. Тогда хорошо рассчитанным движением Федя нанес удар, от которого Аджин покачнулся и, потеряв равновесие, сел на землю.
Народу собралось уже порядочно, из духана выбежали игроки в нарды и, присоединившись к зрителям, стали подзадоривать дерущихся.
Аджин вскочил и снова бросился на обидчика. Сознавая нелепость этой драки и свое превосходство, Федя опять попытался остановить распалившегося противника, но, получив чувствительный удар в ухо, не сдержался и оборонительным приемом — склонив бычком голову, встретил наскочившего на него Аджина. У того сразу хлынула носом кровь. Сгоряча Аджин не заметил ее и вновь кинулся в бой, но в этот момент, раздвинув толпу, к ним подошел усатый человек в черкеске. При его появлении все вокруг почтительно смолкли.
— Хайт цараби[12]! Что тут происходит? Ты кто такой, мальчик, что-то я тебя не знаю? — строго обратился он к Феде.
— Я только сегодня приехал…
— Приехал и сразу драться?
Федя не ответил.
— А ты тоже хорош, — сказал подошедший Аджину. — Кулаками гостей встречаешь. Разве этому тебя отец учил? Так в наш город никто приезжать не будет!
— А чего он… чужих собак кормит!
Окружающие засмеялись. Но человек в черкеске оставался серьезным.
— Как твоя фамилия? — спросил он Федю.
— Вахрамеев… Я тут сидел, отца ждал…
— Вахрамеев? Это вы с отцом из Одиннадцатой дивизии приехали? Хорошая история получается: аталык красного партизана и сын красного командира устроили драку в центре города! Не стыдно? Ну-ка подайте друг другу руки!
Федя несмело протянул руку своему противнику, не очень веря, что он так легко пойдет на мировую. Но Аджин с неожиданной горячностью схватил ее и улыбнулся так добродушно, что у Феди сразу отлегло от сердца.
— Ну вот! Так-то, пожалуй, лучше, — подмигнул им человек в черкеске и пошел своим путем, провожаемый почтительными взглядами собравшихся.
— Кто это? — шепотом спросил Федя у Аджина, заправляя в брюки выбившуюся рубашку.
— Не знаешь, Лоуа! Председатель ревкома. Героический человек! — дружелюбно ответил Аджин, утирая нос рукавом.
Глава III, рассказывающая о взрослых обитателях города и монастыря
Председатель Новосветского волостного ревкома Ефрем Лоуа прошел по главной улице к повороту на монастырскую дорогу. Здесь, у подножия святой горы, в тени платанов его ждал человек в парусиновом костюме, с большим портфелем в руке. По бледному, еще без загара, лицу и по тому, с каким восхищением он смотрел вверх, в горы, где поднимались золотые купола монастырского собора, было ясно, что он здесь впервые.
— До чего красиво! — воскликнул он, пожимая Лоуа руку.
— Еще бы! — откликнулся председатель. — Открытки с этим видом я даже за Уральским хребтом встречал, потому и тянутся к нам паломники отовсюду.
Председатель говорил на правильном русском языке, но голос его — гортанный и резкий — выдавал кавказское происхождение, как, впрочем, и вся внешность. Был он черноволос, узок в талии и широк в плечах. В его традиционном горском костюме не хватало лишь кинжала.
— Идемте, товарищ Гольцов, — предложил он, — а то самое жаркое время дня наступает.
Они пошли по широкой, крытой щебнем дороге. Гольцов с любопытством присматривался ко всему.
— Необычная страна, — заговорил он, — нахожусь здесь пятый день, а до сих пор не видел ни хлеба, ни картофеля. Зато лавровый лист — сколько угодно, рви прямо с дерева. Тепло, солнце, море — благодать! Настоящий курорт!
Гольцов не знал, что каждого второго жителя этого «курорта» трепала лихорадка, что девяносто процентов населения были неграмотны, что ревкому трудно работать в этом многонациональном, разноязыком городе, населенном мелкими торговцами, рыбаками, кустарями, что волны контрреволюции, отступая, оставили на этих берегах зловещую пену: черносотенцев, остатки дворянского ополчения, белых офицеров — кто знает, сколько их, припрятавших английское и французское оружие, затаилось в ожидании подходящего для себя часа. Обо всем этом председатель подумал, но вслух сказал совсем другое: